Перевод: Дарья Коростылева

Активизация либерального феминизма - это всего лишь один из аспектов того, как можно говорить об угнетении, которое имело место в 1980-х и 1990-х годах. Те же изменения произошли и в академии. Стремление сделать акцент на способности женщин выбирать и проявлять свободу воли, а не на формах принуждения, побуждающих женщин прибегать к различным видам практик красоты, является одним из аспектов того постмодернистского поглощения левого мышления, которое Фредрик

Джеймсон назвал «культурный поворот» (Jameson, 1998). Постмодернистское мышление отвергает идею о том, что существует правящий класс, способный создавать доминирующие идеи. Теоретики марксистской культуры, отвергающие постмодернизм, такие как Фредрик Джеймсон и Терри Иглтон, объясняют, что этот набор идей возник на определенной стадии истории капитализма. Иглтон, например, утверждает, что постмодернизм укоренился в ответ на предполагаемую неудачу левых и гибель любой идеи революции или серьезных социальных изменений среди многих его членов (Иглтон, 1996). Иглтон предлагает своим читателям представить себе ненадолго, что политическое движение потерпело историческое поражение:

"Предполагается, что основополагающее предположение о такой эпохе будет заключаться в том, что сама система будет недоступна, и произойдет всплеск интереса к границам и трещинам системы. Система не может быть взломана, но это может быть, по крайней мере, на мгновение нарушено. Увлеченные линиями разломов, могут даже подумать о том, что в обществе отсутствует какой-либо центр, в конце концов" (Иглтон, 1996, стр. 2).

А конкретно, постмодернизм обошел критические размышления о нем, что означает отказ от понимания его идеологии. А понимание это подразумевает, что существуют такие вещи: как агенты и заинтересованные лица, которые несут ответственность за угнетение.

Австралийская радикальная феминистская теоретикесса Дениз Томпсон убедительно обосновала необходимость сохранения концепции идеологии для феминистской теории. Ее ответом, таким образом, было то, что она считает отказ от понятий "агентов" и "заинтересованных лиц"- постмодернистской мистификацией, а это означает отказ от политики. Если нет «агентов», то нет никаких виновников и выгодоприобретателей в господствующих отношениях, а стало быть не существует единой человеческой деятельности, за счет которой можно заблокировать могущественные заинтересованные группы (Thompson, 2001, p. 23).

Томпсон критикует это влияние, из-за которого происходит отказ от концепции идеологии, имеющей феминистское теоретизирование относительно массовой культуры. Одним из важных толкований теоретиков постмодернистской культуры считается то, что есть незначительная разница между низкой и высокой культурой, поэтому мыльные оперы, а иногда и порно фильмы необходимо рассматривать, как равные по ценности для других произведения культуры. Эта вера связана с представлением о том, что потребители этой популярной культуры осведомлены и разборчивы, проникнуты свободой воли и выбором. Они способны выбирать и отвергать из предложенного им в своих интересах. Томпсон показывает проблему этой тенденции в работе Мишеля Барретта, британского социалистического феминистского теоретика, у которого социализм опередил постмодернизм. Барретт критикует феминистских теоретикесс за то, что они рассматривают культурные явления, такие как: мыльная опера или величие любовной литературы, как представление об идеологии подчинения для женщин, потому что это, как говорит Барретт, игнорирует «страстный энтузиазм многих женщин в отношении этих продуктов, в которых они являются якобы жертвами (цит. в Thompson, 2001, p. 24).

Красота и женоненавистничество вполне могли бы вписаться именно в те феминистские произведения, которые подвергаются критике, потому что я утверждаю здесь, что идеология красоты и моды, подобная той, которая распространяется через популярную культуру, подчиняет женщин. Однако, эти женщины могут рьяно придерживаться ее и калечить свои тела в ответ. Действительно, как говорит Томпсон: «страстный энтузиазм - это идеологический метод, с помощью которого она должна функционировать, если будет продолжать работать» (2001, с. 24 ). Томпсон предполагает, что единственный критерий для оценки того, является ли что-то идеологическим, состоит в том, что усиливает ли оно отношения власти (стр. 25). Этот тест на то: укрепляют ли они отношения власти, полезны ли распространенные практики красоты такие, как: макияж, мода и лабиопластика, которые рассматриваются в этой книге. «Культурный поворот» вошел и в дисциплину женских исследований. Постмодернистские идеи стали доминирующими в том, как в академии можно было думать и писать о женском угнетении и сексуальности. Приход к власти постмодернистского понимания в сочетании со снижением сопротивления со стороны феминизма и других социальных движений для радикальных изменений, подорвало феминистскую критику красоты. Акцент в работе некоторых феминистских исследований сместился с изучения того, как практики красоты работают, чтобы угнетать женщин и причинять им вред, до вопроса о том, как женщины могут пользоваться ими и расширять свои возможности (Davis, 1995; Frost, 1999). Некоторые феминистские исследовательницы нашли идеи одного постмодернистского теоретика Фуко полезными для устранения сложностей, связанных с построением женской субъективности или понимания самих себя. И Сьюзан Бордо (1993), и Сандра Бартки (1990) используют подходы Фуко для объяснения того, как женщины становятся жертвами системы красоты в той степени, в которой они занимаются самоконтролем. Однако, как отмечает сама Бордо, проблема с принятием постмодернистских идей в целом заключается в том, что они заставили некоторых авторов пренебречь материальностью властных отношений. Бордо выделяет экстраполяции и адаптации Фуко, которые она считает бесполезным «искажением», поскольку они затрудняют многим феминистским мыслителям рассматривать действия женщин в контексте властных отношений.

Она говорит об освобождении с помощью постмодернистской субъективности, о том, что эта абстрактная, находящаяся в бестелесном состоянии независимость, которая чествует саму себя только через самоотречение от материальной деятельности человеческой жизни, нормализованной власти в культурных образах и, увы, сохраняет социальные реалии господства и подчинения »(Bordo, 1993, p. 129). Она предполагает, что теоретики постмодернистских культурных исследований, возможно, были захвачены духом времени тех самых телевизионных чат-шоу, которые могут быть объектом их анализа. Тривиальность и поверхностность таких культурных форм были захвачены их культурными противниками и основательно дерадикализировали их анализ: все элементы того, что я здесь называю постмодернистской темой, отравление индивидуальным выбором и творческим наслаждением, восторгом от специфической пикантности, отсутствие доверия к закономерностям при кажущейся последовательности. Чествование различий наравне с отсутствием критического подхода к разграничениям и весомости расхождений. Все они стали общепризнанными и привычными элементами большей части современного интеллектуального дискурса (Bordo, 1993, p. 117). Она критикует чествуемый академический постмодернизм, из-за которого создаются “крайне не модные и тоталитарные” слухи о тисках культуры на теле (Bordo, 1993, p. 117).