Перевод: Ольга Попова (aprilegirl.livejournal.com)

1

Тело в тисках культуры

Практики красоты как женский выбор или как подчинение женщин.

В 1990-х между классиками феминизма возникло фундаментальное разногласие относительно той степени, в которой западные практики красоты поддерживают женский подчинённый статус, или же могут рассматриваться как выражение женского выбора. Эти идеи возникли в определённый период времени из-за последовательного соединения социальных сил, которые сделали возможным их появление. В 1960-х и 1970-х новые социальные движения феминизма, чёрной силы, освобождения животных, политического движения геев и лесбиянок появились в ответ на надежду на возможность социальных перемен. Эти социальные движения подпитывались верой в социальный конструкционизм и идеей о том, что радикальные общественные трансформации были возможны в стремлении к социальному равенству. Эти идеи лежали в основе радикально феминистической критики красоты, которая возникла в этот период.

Однако, в 1980-х идеи радикального феминизма, как и идеи других идеологий социальных перемен, были подвергнуты презрению идеологов правого крыла, которые называли эти идеи "политкорректными". Новая идеология рыночного фундаментализма была разработана для предоставления идеологической поддержки расширяющемуся неконтролируемому капитализму. Согласно этой идеологии, свободный рынок, контролируемый только выбором уполномоченных граждан, создаст идеальную социальную и экономическую структуру без вмешательства государства. Гражданство, в этом новом мировоззрении, наделялось не правами, а обязанностями, и гражданин был уполномочен потребительским выбором (Evans, 1993).

К 1990-м эти идеи о праве выбора оказывали воздействие и на мышление многих феминисток. Например, идея о том, что женщин принуждали к практикам красоты с помощью комплекса моды/красоты (Bartky, 1990), оспаривался новым поколением либеральных феминисток, которые говорили о женщинах, уполномоченных феминистским движением на выбор практик красоты, которые больше не могут рассматриваться как репрессивные. Новый язык, проникший в феминистское мышление из распространённой риторики правого крыла, был языком "действия", "выбора" и "полномочий". Женщины превратились в осведомлённых потребителей, которые могли использовать их право выбора на рынке. Они могли тщательно выбирать из практик и продуктов. Феминисток, которые продолжали утверждать, что женский выбор был строго ограничен и делался в контексте относительного бессилия женщин и мужского доминирования, критиковали с некоторой жестокостью как "виктимных феминисток"; что означало, что они делали из женщин жертв, отрицая их выбор (Wolf, 1993).

В этой главе я рассматриваю идеи радикально феминистической критики красоты и показываю, как их оспаривали и новый либеральный феминизм, и его аналог, разновидность феминизма эпохи постмодерна, который подчёркивает значение выбора и действия сходным образом. Я рассматриваю напряжённость, которая возникла между защитниками "выбора" и теми, кто выделял придавал особое значение роли культуры и силам, требующих от женщин соответствия женственным практикам красоты. Я заканчиваю идеями некоторых теоретиков и исследователей феминизма, которые предоставили убедительные объяснения ограничений, которые сдерживают возможности женского выбора относительно практик красоты в мужских доминантных культурах, основанных на половых различиях и почтении.

Феминистская критика красоты.

Феминистская критика красоты указывала на то, что красота это культурная практика, наносящая ущерб женщинам. Для писательниц, таких как Андреа Дворкин, самым важным вопросом была не та степень, в которой женщины могли выражать действие и "выбирать" ношение макияжа, а тот вред, который практики красоты причиняли женщинам. Её книга "Женоненавистничество" (Woman Hating) это хороший пример мощной критики, которой радикальные феминистки подвергали определение красоты в 1970-х (Dworkin, 1974). Она анализирует идею "красоты" как аспект женоненавистничества в культуре, поддерживающей мужское доминирование. Дворкин обвиняет культуру женоненавистничества в "смертях, нарушениях и насилии", причинённых женщинам и говорит, что феминистки "ищут альтернатив, способов уничтожения культуры, которую мы знаем, перестройку её так, как мы можем это представить" (1974, p. 26).

Дворкин видит практики красоты как имеющие обширные вредоносные эффекты на женские тела и жизни. Практики красоты являются не только трудоёмкими, дорогостоящими и болезненными для самооценки, но скорее:

"Стандарты красоты точно описывают взаимоотношения индивидуальности с её собственным телом. Они предписывают, как ей следует двигаться, её спонтанность, осанку, походку, то, как ей следует использовать её тело.

Они точно описываю степень её физической свободы."(Dworkin, 1974, p. 112, курсив в оригинале) И, продолжает она, стандарты красоты также имеют психологическое воздействие на женщин, поскольку "взаимосвязь между физической свободой и психологическим развитием, интеллектуальными возможностями и творческим потенциалом является ключевой". Дворкин, как и другие феминистские критики красоты, описывает широкий спектр практик, в которые должна быть вовлечена женщина для того, чтобы соответствовать требованиям диктата красоты:

"В нашей культуре нет ни одной части женского тела, оставленной нетронутой, неизменённой. Никакая черта или конечность не пощажена искусством, болью, или совершенствованием. Волосы окрашивают, лакируют, выпрямляют, завивают; брови выдёргивают, подрисовывают, окрашивают; глаза подводят, красят тушью, тенями; ресницы завивают или приклеивают искусственные - от головы до кончиков пальцев, каждая черта женского лица, каждая часть её тела подвергается модификации, изменению". (Dworkin, 1974, p. 112)

Интересно, что этот список не включает косметическую хирургию, что не имело бы смысла сегодня. Это показывает прогресс, который сделал косметическую хирургию просто ещё одной разновидностью  макияжа за 30 лет с тех пор как Дворкин начала свой анализ (Haiken, 1997). Другими репрессивными элементами красоты, которые отмечает Дворкин, является то, что она "жизненно важна для экономики" и является "самым важным средством дифференциации роли мужчина-женщина, самой непосредственной физической и психологической реальностью женской сути" (Dworkin, 1974, p. 112). Практики красоты необходимы для того, чтобы можно было различить пол, так чтобы доминирующий пол можно было отличить от подчинённого. Практики красоты создают, а также представляют "различие" между полами.

Сандра Бартки (Sandra Bartky), которая тоже развивала свои идеи в те бурные дни 1970-х, когда углублённые критики состояния женщин были включены в анализ красоты, рассматривала вопрос о том, почему женщины оказались перед "выбором”. Она объясняла, почему не требовалось никаких проявлений очевидных сил для того, чтобы вовлечь женщин в практики красоты. "Возможно", говорит она, "быть угнетёнными способами, которые не потребуют вовлечения ни физической депривации, ни легального неравенства, ни экономической эксплуатации; можно быть угнетёнными психологически" (Bartky, в коллекции ранее опубликованных работ, 1990, p. 23). В поддержку этого она использует работу антиколониального теоретика Франца Фэнона (Frantz Fanon), который писал о "психической отчуждённости" колонизированных. Психологическая отчуждённость женщин, по Бартки, заключается в том, что женщин "стеоретипизируют, подвергают культурному доминированию и сексуальной объективизации" (1990, p. 23). Она объясняет это культурное доминирование как ситуацию, в которой "все средства нашей общественной жизни - наш язык, наши институты, наше искусство и литература, наша массовая культура - сексистские; всё это, в большей или меньшей степени, служат доказательством  мужского превосходства" (1990, p. 25). Отсутствие какой-либо альтернативной культуры, в которой женщины могли бы определить другой способ быть женщиной усиливает репрессивные практики, "Таким образом, подчинение женщин, поскольку это такое распространённое свойство моей культуры, будет (если это не оспаривать) казаться естественным - и, поскольку это естественно, неизменным" (1990, p. 25).

Краеугольный камень этого культурного доминирования лежит в обращении с женщинами как с секс-объектами и самоидентификация женщин с этим культурным положением. Бартки (1990) определяет практики сексуальной объектификации таким образом: "персона сексуально объективирована, когда её половые органы или функции отделены от остальной её личности и сокращены до статуса просто инструментов, или же рассматриваются так, как если бы они были способны олицетворять её" (стр. 26). Женщины перенимают на себя ценности мужских сексуальных объектов. Кэйтрин МакКиннон называет это овеществлением в своей голове (MacKinnon, 1989). Они учатся относиться к своим телам как к объектам, отдельным от себя. Бартки объясняет, как это работает: свист при встрече с красивой девушкой (wolf whistle) сексуально объективизирует женщину извне, в результате чего "Тело, в котором я так легко обитала всего мгновение назад, теперь заполняет моё самосознание. Меня превратили в объект" (Bartky, 1990, стр. 27). Она объясняет, что мужчине недостаточно просто тайно взглянуть на женщину. Её нужно "заставить узнать, что у неё "хорошая задница": меня нужно заставить видеть себя так же, как видят они" (стр. 27). Эффект от такой мужской полицейской практики заключается в том, что "подвергнутые оценивающему взгляду мужчины-ценителя, женщины учатся оценивать себя заранее и самым критичным образом (Bartky, 1990, cтр. 28). Женщины становятся отчуждёнными от своих собственных тел.

"Комплекс мода-красота", представляющий объединённые интересы индустрий, вовлечённых в моду и красоту, по словам Бартки, занял место семьи и церкви как "главных поставщиков и регуляторов "женственности" (1990, стр. 39). Комплекс мода-красота рекламирует себя женщинам как стремящийся "прославить женское тело и предоставить возможности для потакания самолюбованию", но на самом деле его задача заключается в том, чтобы "обесценить тело женщины и нанести удар по её любви к себе", чтобы мы купили больше товаров. В результате этого женщина постоянно чувствует себя несовершенной и что её тело требует "либо изменений, либо же героических мер для простого его сохранения" (стр.39).

Дворкин и Бартки вырабатывали свои критические разборы красоты в 1970х и начале 1980х. Самая мощная феминистическая работа о красоте, опубликованная с тех пор, "Миф красоты" Наоми Вульф (Naomi Wolf 's The Beauty Myth (1990)), представляет интересный пример того, как изменились времена. Несмотря на, или, возможно, благодаря силе её критического анализа, Вульф почувствовала необходимым опубликовать через три года ещё одну книгу, "Жги огнём" (Fire with Fire (1993)), которая существенно снизила остроту её анализа и выделила её из рядов радикальных феминисток. Вульф утверждает, что от женщин требуют вовлечения в практики красоты и что это требование усилилось в 1980х как негативная реакция на угрозу женского освободительного движения и больших возможностей, к которым женщины получили доступ, особенно на рынке труда. Как объясняет она, "Чем больше легальных и материальных препятствия преодолевали женщины, тем более строго и сильно, и жестоко образы женской красоты тяготели над нами" (1990, стр. 10). Анализ Вульф предполагает, что женщин принуждают к практикам красоты ожиданиями, которыми на них возлагают на рабочих местах. Женщины в больших количествах заняли рабочие места в 1970х, но для того, чтобы не угрожать мужчинам, и для того чтобы удовлетворить требованиям быть объектами сексуального удовольствия для коллег мужского пола, от женщин потребовали вовлечения в болезненные, дорогие и трудоёмкие процедуры, чего не ожидалось от коллег-мужчин в случае, если они хотели получить и сохранить работу. Существовала "профессиональная квалификация красоты", которая сопровождала женщин на рабочих местах. Интересно, что, несмотря на силу критики Вульф в отношении практик красоты, она не рассматривает их как вредные сами по себе, но только если женщин принуждают к ним, вместо "свободного выбора". В её последней главе "За пределами Мифа о красоте" она спрашивает: "Означает ли это, что мы не можем носить губную помаду, не чувствуя себя виноватыми?" (1990, стр. 270), затем отвечает, "Наоборот". Она объясняет:

"В мире, в котором у женщин есть реальный выбор, решения, которые мы принимаем относительно своей внешности будут, наконец-то, приняты так, как и должны быть: как не означающие ничего особенного.