<aside> 💡 Моей матери

</aside>

(1)

Хочу поговорить с вами о страхе и смелости — что они такое, как соотносятся друг с другом и какое место занимают в жизни женщины.

Когда я размышляла, что же мне сказать, я подумала, что могу поведать несколько историй из жизни очень храбрых женщин. У меня таких много, и они очень вдохновляют меня, и я думала, они могут вдохновить и вас. Но, пусть эти истории и дарят нам чувство коллективной гордости, они также заставляют нас мистифицировать отдельные проявления смелости и боготворить тех, кто ее проявил: мы говорим «о да, эта женщина поступила так, но я бы не смогла», «она необычная женщина, а я не такая». И я попыталась обдумать идею страха и смелости в другом ключе, аналитическом и политическом.

Я постараюсь обрисовать для вас сексуальную политику страха и смелости, где страх — выученная черта феминности, а смелость — красный символ маскулинности.

Я считаю, что все мы — продукты культуры, в которой живем. Поэтому для четкого понимания того, как формируется наш личный опыт, мы должны в первую очередь

прояснить, как культура сообщает нам о реалиях окружающего мира и о том, как их следует воспринимать. Иными словами, культура, в которой мы живем, определяет для нас львиную долю того, что мы осознаем, как это воспринимаем, как зовем и какое значение придаем своему опыту, а также как и почему вообще себя ведем.

Первой данностью этой культуры является мужское превосходство: мужчины по праву рождения, по закону, обычаю и традиции систематично и регулярно определяются как существа, превосходящие женщин. Постулат, что мужчины как класс выше и противоположны женщинам, является неотъемлемой частью каждого органа и института данной культуры. Для этого правила нет никаких исключений.

В культуре мужского превосходства мужской взгляд принимается как общечеловеческий. Таким образом, если говорит мужчина, будь он артист, историк или философ, он говорит

объективно по определению, как некто, не стремящийся ни с кем выяснять отношения, чью точку зрения не могут исказить никакие факторы; он — живое воплощение нормы. С другой стороны, женщина — это не мужчина. Согласно мужской логике, женщина — отклонение от нормы; иное, низшее существо, скорее субъективное, нежели объективное, запутанное сочетание претензий и склок, и все это делает ее суждения, мнения и решения не достойными доверия, неправдоподобными и эксцентричными. Симона де Бовуар в предисловии ко «Второму полу» описывает это так:

Отношение двух полов не идентично отношению двух электрических зарядов или полюсов: мужчина представляет собой одновременно положительное и нейтральное начало вплоть до того, что французское слово les hommes означает одновременно «мужчины» и «люди»... Женщина подается как отрицательное начало — настолько, что любое ее качество рассматривается как ограниченное, неспособное перейти в положительное… «Самка является самкой в силу отсутствия определенных качеств, — говорил Аристотель. — Характер женщины мы должны рассматривать как страдающий от природного изъяна». А вслед за ним святой Фома Аквинский утверждает, что женщина — это «несостоявшийся мужчина», существо «побочное»…Человечество создано мужским полом, и это позволяет мужчине определять женщину не как таковую, а по отношению к самому себе; она не рассматривается как автономное существо.

Мы можем с легкостью обнаружить, в чем же наш «природный изъян». Как красноречиво выразился Фрейд спустя два тысячелетия после Аристотеля:

[Девочка] случайно обнаруживает большой, легко заметный пенис у брата или сверстника, распознает его как преувеличенный аналог своего собственного маленького и скрытого органа…С признанием своей нарцистической раны у женщины возникает — словно рубец — чувство малоценности. После того, как она преодолевает первую попытку объяснить отсутствие у нее пениса понесенным ею лично наказанием и узнает об общераспространенности этого характерного полового признака, она начинает разделять пренебрежение мужчины к полу, имеющему дефект в столь важной части организма, и продолжает, по крайней мере, в этой оценке приравнивать себя к мужчине.

Итак, ужасная правда в том, что в патриархате одержимость фаллосом — это единственный маркер значимости, краеугольный камень человеческой идентичности. Все позитивные человеческие черты воспринимаются как неотделимые и следующие из этой единственной биологической причины. Интеллект, высокая нравственность, созидательность, воображение — все мужские, или фаллические, дарования. Стоит какой-либо женщине начать развиваться в любом из этих направлений, мы говорим, что она стремится вести себя «как мужчина» или называем ее «маскулинной».

Еще один важный атрибут фаллической идентичности — это смелость. Возмужание можно функционально объяснить как способность совершать смелые поступки. Мужчина

рождается с этой способностью — да-да, с фаллосом. Каждый маленький мальчик — потенциальный герой. Его мать обязана взрастить и взлелеять его так, чтобы эта особенность развивалась, а отец — донести всему миру, что она сполна реализована.

Любая работа или деятельность, осуществляемая мужчиной, или талант, который может у него обнаружиться, имеют мифическое значение: мужской культурой они могут быть интерпретированы как героические, и немедленно подтверждают возмужание любого мужчины-деятеля.

Категорий и видов мифических героев-мужчин великое множество. Мужчина может стать героем, если карабкается по горам, играет в футбол, пилотирует самолет, пишет книги или музыку, ставит пьесы. Будь он ученым или солдатом, наркозависимым или ди-джеем, да хоть вшивым заурядным политиком. Скорбит ли он и страдает или мыслит логически и аналитически; потому что он чувствителен или жесток. Богатство дарует ему статус героя, равно как и нищета. Технически, любые жизненные обстоятельства сделают мужчину героем в глазах какой-либо группы людей и дадут повод для мифологического изображения в культуре — литературе, художественном искусстве, театре, или в ежедневных газетах.

Именно мифическая ценность любой мужской деятельности придает вещественность половой классовой системе, и из-за нее мужское превосходство незыблемо и неприкосновенно. О женщинах никогда не говорят как о героичных или смелых, потому что способность быть смелым заложена в мужественности как таковой: она признана и утверждена мужской чертой. Вспомним, что женщина является женщиной «в силу отсутствия определенных качеств». Одно из качеств, которого мы должны быть лишены из-за своей половой принадлежности, это способность совершать смелые поступки.

Этим насквозь пронизана культура, в которой женщины невидимы, что бы ни делали. Наши действия не видят, не замечают, не делают частью опыта, не фиксируют и не подтверждают. Они не имеют мифической ценности в мужской системе координат, просто потому что мы не мужчины, у нас нет фаллосов. Когда мужчины не видят члена, они не видят ничего вообще: они замечают лишь недостаток, отсутствие качества. Они не видят ценности, если это не фаллическая ценность — а они не могут оценить то, что вне их поля зрения. Зато мужчины способны населить пустые пространства, ничто, всеми видами монструозных созданий: например, они могут вообразить, будто вагина — это дыра, полная зубов, но они не в состоянии понять, что женщина как она есть — комплексное, живое существо; также они не могут взять в толк, чем женское тело является для нее самой, и что женщина воспринимает себя как цельное существо, а не кальку с мужчины; равно как неспособны они понять, что женщины не «пусты» внутри. Эта последняя мужская иллюзия, или галлюцинация, настолько же интересна, насколько и шокирующа. Мне часто приходилось слышать, как мужчины описывают вагину как «пустое пространство»: по их логике, отличительная особенность женщин в том, что от бедер до талии они пусты изнутри. Так создается иллюзия, что внутри женщин пустота, она же отсутствие чего-либо, и ее нужно заполнить с помощью фаллоса или ребенка, который мнится продолжением фаллоса. Толкование Эрика Эриксона этой мужской фантазии стало священной коровой психологии. Эриксон писал: