Перевод: *sadcrixivan
Своей жизнью она свидетельствует и доказывает способность и волю женщин к выживанию, к тому чтобы стать, действовать, менять себя и общество.
Этому эссе уже десять лет. Согласно ФБР, избиение жен является одним из самых распространенных насильственных преступлений в США. В Нью-Хэмпшире я познакомилась с восемнадцатилетней девушкой, которая работает в убежище для избитых женщин. Она говорила о том, что она чувствует, когда женщины решают вернуться домой, и она должна отвезти их. В Торонто я встретила двух женщин, которые путешествуют по сельским районам в середине зимы — они ищут избитых женщин, чтобы помочь им. В проекте, который называется «Прочь с избитой колеи», Сьюзан Фопель прошла 600 миль ради избитых женщин. В одном южном штате меня подвезла в аэропорт организатор демонстрации, на которой я выступала, и она сказала, что ее бьют сейчас. Я все спрашивала: когда? Сейчас — говорила она. Она занималась организацией встречи против порнографии, скрывая синяки на лице под макияжем. На Юге я встретила лесбиянок, замужних с детьми, которых избивали их мужья — они боялись уйти, потому что могли потерять своих детей, их били, потому что они лесбиянки. В Сиэтле я встретила убежища, о которых и большинство феминисток не знают — для женщин, которых избивали женщины-любовницы. В маленьких городках обычно не было приютов, особенно на Севере и Среднем Западе, но и там я находила безопасные дома, которые создавались в подполье для женщин, убежавших от избиений.
Через несколько дней мне исполнится тридцать один год. Это наполняет меня как гордостью, так и ужасом. Причина гордости в том, чего удалось достичь. Я занималась тем, чем хотела заниматься больше всего в жизни. Я стала писательницей, опубликовала две книги. Я не знала, чего мне будут стоить эти две книги, как трудно будет написать их, противостоять оппозиции против них. Я не представляла, что это потребует от меня безжалостной преданности, спартанской дисциплины, постоянных материальных лишений, постоянной тревоги и веры в себя сделанной из стали. Я также научилась жить одна, развила неумолимую эмоциональную независимость, творческую волю и страстную преданность собственным понятиям о добре и зле. Для этого мне пришлось научиться не только действовать, но и желать действий. Мне пришлось научиться не врать самой себе о том, чего я стою — в искусстве, в любви, в жизни. Я научилась принимать ответственность за свои убеждения и свои реальные ограничения. Я научилась противостоять различным формам убеждения и лести, которые могли бы лишить меня собственной совести. Я верю, что для женщины я достигла очень многого.
Ужас связан с воспоминанием. Воспоминание об ужасе и о боли, которую невозможно вынести, может завладеть мной сейчас, в любое сейчас, может отбросить такую черную тень, что разум не выдерживает, неспособен увидеть свет, все тело дрожит, не может найти твердую почву. Прошлое в буквальном смысле завладевает тобой, вызывает у тебя судороги, держит тебя в неподвижном ужасе. Каждый год, перед своим днем рождения, я невольно вспоминаю, что когда мне было двадцать пять лет, я все еще была избиваемой женой, женщиной, чья жизнь была одним безмолвным отчаянием. К двадцати шести годам я все еще была запуганной женщиной. Муж, от которого я ушла, мог появиться из ниоткуда, избить или ударить или пнуть меня, а потом снова исчезнуть. Призрак с кулаками, вспышка молнии, после которой оставалась парализующая боль. Не было ни защиты, ни безопасности. Меня выворачивало наизнанку.
Мой разум был на грани саморазрушения. Постоянный страх, кошмары, которые будят тебя посреди ночи, холодный пот, плач, которым я давилась, были частью моей повседневной жизни. Я не дышала, я проглатывала воздух, чтобы хватило на то, чтобы пережить следующий удар, который мог наступить в любую секунду, в любую следующую секунду. Но я сделала первый шаг: ему пришлось меня искать, я больше не ждала его дома.
К своему двадцатипятилетию, когда я прожила уже четверть века, я была практически мертвой, практически в коме, у меня не было воли, чтобы жить. Но к двадцати шести годам больше всего на свете я хотела жить. Мне исполнился один год, я была ребенком, родившимся из трупа, она до сих пор чувствовала запах смерти, но ненавидела смерть. В этом году мне исполняется шесть лет, и чувство моего медленного и ужасного умирания вернулось и снова преследует меня. Но в этом году, впервые в жизни, я не просто дрожу от страха, когда накатывают воспоминания, я не просто горюю. В этом году я сижу за столом и пишу.
Изнасилование всегда ужасно. Меня насиловали, и я говорила с сотнями женщин, которых изнасиловали. Изнасилование — это опыт, который загрязняет всю жизнь человека. Но это опыт, который происходит на определенном отрезке чьей-то жизни. В конце концов, жизнь к нему не сводится.
Изнасилование, которое совершает незнакомец или близкий человек всегда ужасно. Но жизнь к нему не сводится. У избитой жены жизнь меньше, чем ужас, который уничтожает ее постоянно.
Брак определяет ее жизнь. Закон, социальное соглашение и экономическая необходимость опутали ее. Она увязла. Ее гордость зависит от того, чтобы показывать семье и друзьям, как она счастлива в браке. Ее гордость зависит от веры в то, что муж ее любит или, когда это уже невозможно, хотя бы от того, чтобы убедить в этом других.
Насилие мужа против нее противоречит всему тому, что она знает о жизни, браке, любви и святости семейных уз. Независимо от того, где она выросла, ее всю жизнь учили верить в романтическую любовь и в то, как важно сохранять брак. Неудача будет ее виной. Люди терпят неудачу, потому что с ними что-то не так. Проблемы отдельных людей, как бы часто они не встречались, не отражаются на институте брака, не подрывают ее веры в то, что все закончится хорошо, ведь везде обещают счастливый финал конфликтов между мужчиной и женщиной. Брак сам по себе хорош. Брак — это главная цель женщины. Когда женщина выходит замуж, на ее карте мира нигде не отмечены избиения жен. Это в буквальном смысле за пределами ее воображения.
Она не верит, что это может случиться, что он мог сделать это с ней, она просто не может поверить, что это повторится. Он же ее муж. Нет, ничего не случилось. И когда это происходит снова, она продолжает отрицать. Это был просто несчастный случай, просто ошибка. И когда это происходит снова, она винит во всем те жизненные трудности, которые были у него вне дома. Он пережил ужасные вещи, накопил много боли. Это объясняет плохое отношение к ней. Она просто найдет способ утешить его, успокоить. И когда это происходит снова, она винит себя. Она станет лучше, добрее, тише, такой, чтобы нравится ему, избавится от всего, что ему не нравится. И когда это происходит снова, и когда это происходит снова, и когда это происходит снова, она понимает, что ей некуда идти, не к кому обратиться, никто ей просто не поверит, никто ей не поможет, никто ее не защитит. Если она уйдет, то она вернется. Она уйдет и вернется и уйдет и вернется. Она обнаружит, что ее родители, врач, полиция, лучшая подруга, соседи сверху и напротив — все они презирают женщину, которая не смогла сохранить порядок в собственном доме, вместо того, чтобы спрятать побои, свое отчаяние и улыбаться как можно правдоподобнее. Она обнаружит, что все общество просто обожает эту основную ложь о том, что брак означает счастье, и ненавидит женщину, которая опровергает эту ложь, даже если она делает это, чтобы спасти жизнь.
Воспоминание о физической боли стерто. Конечно, я помню, как меня били, как меня пинали. Я плохо помню, когда или как часто. Это все размыто. Я помню, как он бил меня головой о пол, пока я не вырубилась. Я помню, как он пинал меня в живот. Я помню удары снова и снова, удары в различные части тела, пока я старалась убраться от него подальше. Я помню ужасную травму ноги после серии пинков. Я помню, как я плакала, как я вопила, как я умоляла. Я помню, как он бил меня в грудь. Иногда человек вспоминает, что была ужасная физическая боль, но не может вспомнить само ощущение боли. По счастью, разум может вспоминать такие события без того, чтобы тело переживало их снова. Если кто-то переживает постоянные травмы, физическая боль стихает, уменьшается, заканчивается. Она уходит.
Страх не уходит. Страх остается вечным наследием. Сначала страх продолжается каждую минуту каждого дня. Невозможно заснуть. Невозможно остаться одной. Страх разъедает душу. Он ползет по коже как черви. Он заставляет ноги подкашиваться и сердце биться. От него смыкаются челюсти. От него дрожат руки. От него пересыхает в горле. Страх заставляет чувствовать предельное отчаяние. Внутри ты постоянно настороже, цепляешься за каждого, кто проявляет малейшую доброту, сжимаешься при малейшей угрозе. Годы проходят, и страх уменьшается, но он не уходит. Он никогда не уходит. И когда разум вспоминает страх, он переживает его заново. Жертва насилия всегда носит с собой реальный страх и память о страхе. Вместе они омывают ее как океан, и если она не научится плавать в этом жутком море, она утонет.
И потом, есть еще тот факт, что в течение этих недель, растянувшихся на годы, когда кто-то был избитой женой, ее разум постепенно разрушается, раскалывается на тысячи осколков. Разум поглощают хаос и отчаяние, он похоронен едва живым под надгробием изоляции. Эта изоляция так абсолютна, так смертельна, так болезненна, так разрушительна, что в жизни не остается ничего кроме нее. Она полностью погребена под одиночеством, которое не сдвинется даже от землетрясения.
В течение столетий мужчины задавались вопросом, который, по иронии, стал для них абстрактным: «Что есть реальность?» Они писали сложные монографии по этому поводу. Ответ знает женщина, которую избивали, и которая убежала.
Это реальность, и избитая жена, заточенная в кошмаре, который с ней происходит, потеряла ее и не может больше найти.
Я вспоминаю изоляцию как худшее страдание, которое я только знала. Я вспоминаю чистое и всепоглощающее безумие, когда ты невидима и нереальна, и каждый удар делает тебя все более невидимой и все более нереальной, это самое худшее отчаяние, которое я только знала. Я помню тех, кто отворачивался, притворялся, что не видит моих травм — моих родителей, боже мой, особенно моих родителей; мою самую близкую подругу, живущую рядом, которая сама страдала от брака, отравленного психическим, не физическим, насилием; врача, такого официозного и отстраненного; женщин по соседству, которые слышали каждый крик; мужчин по соседству, которые улыбались, да, скабрезно, когда и отворачивались, и пялились, каждый раз, когда видели меня; семью моего мужа, особенно мою свекровь, которую я любила, моих золовок, которых я любила. Я помню замороженные мускулы моей улыбки, когда я выдавала фальшивые объяснения своих травм, хотя их никто и не хотел слушать. Я помню, как я по-рабски тащилась на каждую встречу вне дома, чтобы продемонстрировать, что я была «хорошей женой», чтобы убедить других людей, что я счастлива в браке. Когда нагрузка от социальных встреч стала чрезмерной, я помню, как я все больше и больше зарывалась в открытую могилу, в которой так можно женщин прячутся и ждут смерти — дома.
Я шла в магазин, только когда в этом была необходимость, я выгуливала моих собак, я выбегала с криками, искала помощь или убежище, когда у меня была сила, чтобы убежать, без денег, часто и без пальто, без ничего, кроме ужаса и слез. Меня встречали, отводя глаза, холодными взглядами, вульгарной сексуальной агрессией одиноких, смеющихся мужчин, от которых я бежала домой, потому что каким бы опасным он ни был, по крайней мере, это была привычная и знакомая опасность. Дом, мой и его. Дом, единственное место, которое у меня было. Наконец, все внутри меня рассыпалось. Я сдалась. Я сидела, я смотрела в одну точку, я ждала, пассивная и парализованная, ни с кем не говорила, делала минимум для себя и моих животных, пока мой муж все дольше и дольше не возвращался домой, вваливался, только чтобы разбросать вещи и снова уйти. Никто не скучает по жене, которой уже нет. Никто не расследует ее исчезновение. Через какое-то время люди перестают спрашивать, где она, особенно если они в свое время уже отказались смотреть на то, что с ней происходит. В конце концов, женам место дома. Снаружи от них ничего не зависит. Это горький урок, который избитая жена выучивает самым горьким образом.