Перевод главы "The Politics of Intelligence" из книги "Right-wing Women: The Politics of Domesticated Females" (с сокращениями; выпущены стр. 40-43). Оригинал перевода можно найти здесь Благодарю caballo_marino за любезно предоставленную помощь в редакторской правке.

Почему жизнь так трагична; всего лишь полоска тротуара над пропастью. Я заглянула вниз; у меня закружилась голова; не знаю, как сумею дойти до конца… Ощущение бессилия: лед не растопить.— Вирджиния Вульф, «Дневник писательницы», 25 октября 1920 года

Мужчины ненавидят ум в женщинах. Он не должен воспламенять и не должен обжигать; не должен пылать, охваченный безрассудством, и выгорать, обращаясь в пепел. Он не должен быть холодным, рациональным, отстраненным; теплому чреву не cнести ледяного бесстрастия блестящего ума. Он не должен быть кипучим и не должен быть мрачным; не должен быть ничем таким, что не приведет к рождению детей или бл...ству. Он не должен быть тем, что, собственно, и есть ум: энергией человеческого разума, самостоятельно действующего в этом мире и напрямую влияющего на него.

«Поистине, — пишет Норман Мейлер, — не думаю, что когда-нибудь появится по-настоящему интересная женщина-писательница, если только однажды первая шлюха не займется услугами секса по телефону и не расскажет свою историю». И Мейлер здесь по-своему добр к нам, поскольку допускает в шлюхе способность знать, если не рассказать: она что-то узнала на собственном опыте, и эта ее история заслуживает интереса. «Гений, — заметила Эдит Уортон в более прагматичном ключе, — вещь довольно бесполезная для женщины, которая не умеет сделать прическу».

Ум — это вид энергии; сила, что рвется наружу, во внешний мир. Он заявляет о себе не однажды, но беспрерывно. Он любопытен, проницателен. Лишенный света общественной жизни, дискурса и деятельности, он умирает. Сфера его деятельности не может ограничиваться вышиванием, надраиванием унитазов или франтовством. Ему необходим отклик, возможность показать себя, ощутимые результаты. Ум не может провести всю жизнь в бездействии и уединении. Отрезанный от внешнего мира, спрятанный, он чахнет и умирает. Можно приносить ему мир извне; он способен выживать на хлебе и воде, заключенный в тюремную камеру — но лишь выживать, не более того.

Флоренс Найтингейл в своем феминистском трактате «Кассандра» писала, что ум в женщинах умирает последним: желания, мечты, жажда действия и любовь уходят раньше. Ум держится дольше всех, поскольку способен выжить на сущих крохах: фрагментах мира, которые приносят ему мужья, сыновья, незнакомцы, а в наше время — телевизор или какая-нибудь случайная кинокартина.

В заточении ум начинает изводить сам себя и оборачивается кошмаром. В изоляции он становится обузой и мучением. Лишенный пищи, ум начинает походить на вспученный живот умирающего от голода ребенка: он раздут, но в нем нет ничего, что тело могло бы усвоить. Его разносит, как желудок голодающего, по мере того, как скелет ссыхается, а кости гнутся и ломаются под собственным весом. Он схватится за что угодно, лишь бы утолить этот голод, набросится на что угодно, вопьется зубами во что угодно, проглотит что угодно.

«Жозе Карлос вернулся домой с пакетом крекеров, который он нашел в мусорном баке, — пишет в своем дневнике Каролина Мария ди Жесус, женщина из бразильских трущоб. — Когда я увидела, как он жует что-то, подобранное в мусоре, то подумала: а что, если бы это было отравлено? Детям не под силу терпеть муки голода. Крекеры были замечательно вкусными. Я ела их, вспоминая пословицу “назвался груздем — полезай в кузов”. Я тоже была голодна, а потому я ела». Женский ум традиционно истощен, изолирован, заперт в четырех стенах.

С давних времен и по сей день знания о мире за стенами дома женщины получают от мужчин; мужчины и есть тот мир, что служит пищей женскому уму. Это скудный рацион, пустая похлебка, поскольку мужчины несут домой полуправду и самовозвеличивающую ложь, нужные им, чтобы требовать моральной поддержки, секса и обслуживания. Ум женщины не живет в мире свободно, действуя по своему разумению и в собственных интересах; его ограничивают в развитии, держат взаперти, подчиняют чужой воле. Работа по найму для нее ничего не меняет, поскольку ее и там вытесняют на женскую работу, и ум ее значит меньше, чем форма задницы.

Мужчины — среда обитания женщин, и женский ум находит себе применение, пытаясь выжить в этих условиях — условиях их хитростей, желаний, притязаний, прихотей, ненависти, разочарований, ярости, жадности, вожделения, деспотизма, власти, слабостей. Идеи, которые доходят до женщин, попадают к ним от мужчин в атмосфере культурных ценностей, насаждаемых мужчинами, в политико-социальной системе, контролируемой мужчинами, в сексуальной системе, где женщин используют, как вещи. (Как Кэтрин МакКиннон сформулировала в предложении, значение которого стоило бы уяснить каждой из нас: «Мужчина трахает женщину: два главных члена предложения, один второстепенный»). Мужчины и есть сфера деятельности, отведенная женскому уму. Но мир, реальный мир — это не только мужчины, и уж конечно, не только те фрагменты, которые мужчины решаются показать миру и женщинам; и этот мир у женщин был отнят: между ним и женщиной непременно встанет мужчина.

Некоторые готовы признать за женщинами ум особого склада: ограниченный, избирательный, внимательный к мелочам, равнодушный к идеям. Некоторые допускают — или даже настаивают, — что женщины более открыты пониманию Добра, более сведущи в вопросах морали и гуманности: это ограничивает и связывает ум. Некоторые могут признать гениальность отдельных женщин в истории — но не раньше, чем сама женщина-гений умрет. Величайшими романистками в английской литературе были женщины: Джордж Элиот, Джейн Остин, Вирджиния Вульф. Они стали ее венцом и славой; и каждая из них оставалась лишь бледной тенью писательницы, которой могла бы быть. Но даже факта их существования недостаточно, чтобы поколебать убежденную веру в то, что женщины, в общем и в целом, глупы: им не дано такого ума, потеря которого обеднила бы мир. Женщины глупы — мужчины умны; этот мир по праву принадлежит мужчинам, а не женщинам. Потерянный мужчина — это потерянный ум; потерянная женщина — это потерянная (подставьте функцию) мать, домохозяйка, вещь для сексуального потребления. Целые классы мужчин канули в Лету, были выброшены на свалку истории; однако всегда находились те, кто оплакивал эту потерю или отказывался ее принять. Утрата женских умов, однако, никого не печалит, поскольку никто не считает, что эти умы вообще существовали и были уничтожены. Ум, по существу, считается функцией маскулинности, и за отказ бесследно исчезнуть женщин презирают. [...]

Соображения выживания требуют, чтобы женский ум оставался неразвитым и робким. Женщина должна либо вовсе его не показывать, либо маскировать женственным стилем. Либо ей придется расплатиться за него полной потерей рассудка. Она будет искать возможностей упражнять свой ум в приличной для женщины, деликатной манере.

Но ум не женственен. Он склонен к крайностям. Трезвый ум презирает сентиментальность, а женщины должны быть сентиментальными, чтобы уметь разглядеть достоинства в ужасающей глупости окружающих их мужчин. Мрачный ум питает отвращение к радостному сиянию позитивного мышления и вечной приветливости; женщинам же положено светиться довольством, быть жизнерадостными и милыми: им ведь приходится каждый день улыбаться, чтобы выжить. Ум мятежный не признает ограничений; а мир женщины должен оставаться тесным, иначе она окажется вне закона; путь Ницше или Рембо неминуемо приведет ее в публичный дом или на стол лоботомиста. Любой энергичный ум бурлит азартными вопросами, агрессивными ответами: но женщинам не позволено быть первопроходцами, у женского ума не может быть аналогов Льюиса и Кларка. Даже сдержанный ум сдержан не из робости, которая приличествует женщинам, но потому, что он осторожен в оценке впечатлений и фактов, на которые робкий ум не смеет и взглянуть. Женщина обязана угождать, а сдержанный ум угождать не стремится — он стремится знать, а для этого — анализировать. Кроме того, ум честолюбив, он всегда хочет большего: не больше не е…ли и не больше беременностей, но больше мира человеческих возможностей. Женщина, посмевшая быть честолюбивой ради самой себя, будет предана анафеме.

Мы берем девочек и отправляем их в школы. С нашей стороны это истинное благодеяние, поскольку девочкам вообще ни к чему слишком много знать. Во многих культурах их и вовсе не пускают в школу и не учат даже чтению и письму, но в нашем обществе, к женщинам столь великодушном, девочек все же знакомят с некоторыми фактами, хотя и не считают нужным прививать им пытливость ума или жажду знаний. Обучение должно делать девочек послушными: интеллектуальную дерзость в них подавляют запретами, наказаниями, насмешками. Школы сначала сужают их кругозор, обуздывают любознательность, а затем обучают некоторым навыкам, которые могут пригодиться для обслуживания абстрактного мужа. В отношении фактов девочек учат быть пассивными. В них не видят будущих основоположниц идей или исследовательниц человеческого бытия.

Хорошее поведение — вот достойное интеллектуальное устремление для девочки. Девочка с интеллектуальными притязаниями — это девочка, которую нужно поставить на место.

Умная девочка должна направить свой ум на поиск еще более умного мужа. Симона де Бовуар остановила свой выбор на Сартре, когда пришла к выводу, что тот умнее ее. В фильме, который был снят, когда оба они были уже стариками, на закате жизни Сартр спрашивает де Бовуар — женщину, с которой он провел невероятную жизнь, полную интеллектуальной деятельности и свершений: каково это, быть литературной дамой?

Каролина Мария ди Жесус писала в своем дневнике: «У всех в этой жизни есть идеал. Мой — иметь возможность читать». Она честолюбива, но для женщины это странное устремление. Она жаждет знаний. Она жаждет радостей чтения и писательства. Мужчины предлагают ей брак, но она боится, что замужество станет помехой ее излюбленным занятиям. Мужу не понравится ее потребность в одиночестве; не понравится то, что ее внимание будет сосредоточено не на нем одном; не понравится ее отрешенная задумчивость и самоуважение; не понравится ее гордость за саму себя и за прямую связь с необъятным миром идей, описаний, фактов.

Соседи видят ее, погруженную в чтение или склонившуюся над листком бумаги с ручкой в руке среди грязи и голода фавелы