Перевод: Сара Бендер Редакция: Светлана Куприн
После Второй Мировой войны культура вошла в двадцатилетний период упоения собственным триумфом. Эта эпоха отмечена отрицанием социального и естественного детерминизма. Подобно Декарту, люди надеялись, что человечество докажет, что оно «господин и хозяин природы», а также своей собственной судьбы. Они верили в то, что прогресс науки и технологий освободит всех и приведёт к благоденствию, если не к полному счастью. Женщины воспользовались этими настроениями, чтобы переосмыслить свой статус, идентичность и отношения с мужчинами.
На протяжении всей истории маршу прогресса препятствовали войны, экономические и экологические кризисы. В данном случае нефтяной кризис 1973 года положил конец триумфальным настроениям послевоенных годов. Последовавший за ним экономический спад и откат проложил путь забытой идеологии: натурализму, в основе которого лежит вера в то, что миром правят естественные принципы [1]. Хотя его влияние со временем распространилось на все сферы индустриального мира, первыми это влияние почувствовали женщины, которые столкнулись с безработицей и исчезновением гарантий занятости. Самые уязвимые из женщин вернулись домой, другие — также, как и работающие мужчины — почувствовали разочарование и обиду на компании, так легко избавившиеся от них по мановению руки, в соответствии с прихотями рынка.
У многих женщин этого нового поколения были счёты с их матерями-феминистками, и они быстро последовали за манящим призывом естественности. Если мир труда подвел их, если он не может предложить того положения, которого они заслуживают, если он не обеспечивает ни социального статуса, ни финансовой независимости, тогда зачем отдавать ему приоритет? Материальная нужда неизбежна, но некоторые женщины начали думать, что положение жены и матери не хуже любого другого, и что их главным достижением может стать забота о детях и их воспитание. В отличие от своих матерей, которые сбивались с ног, стараясь совмещать работу и семью, дочери с готовностью приняли новый порядок вещей: дети прежде всего.
Вместе с тем, все чаще говорилось о законах природы и биологии, о материнской «сущности» и «инстинкте», которые налагали на матерей все больше обязанностей. Педиатры и бесчисленное множество «специалистов» по воспитанию отказывались от знаний своих предшественников, а иногда, задним числом, и от своих собственных [2] — возвращаясь к аргументам Плутарха и Руссо, которые точно знали, как заставить женщин почувствовать себя виноватыми за то, что они глухи к зову природы.
Сейчас ведётся скрытая война между приверженцами натуралистского и культуралистского подходов к материнству, и, что более важно, между людьми, которые объявляют себя «защитниками» [3] детей (от материнского невежества? нерадивости?) и женщинами, которые не желают стоять и смотреть, как рушатся их с большим трудом завоёванные свободы. Мы не знаем, каков будет исход этой войны.
Примечания:
[1] Философское направление, которое рассматривает природу как универсальный принцип объяснения всего сущего. (Oxford English Dictionary, 6th ed. [Oxford, UK: Oxford University Press, 2006]), p. 632.
[2] Полный поворот на 180 граудусов в педиатрии, произошедший в последние 100 лет, подробно задокументирован в книге Женевьев Дюлеси де Парсеваль и Сюзанн Лальман «L’artd’accommoder les bébés» (Paris: Seuil, 1980).
[3] Так педиатр Т. Берри Бразелтон представляется в книге «Touchpoints: Birth to Three» (Cambridge, MA: DaCapoPress, 2006).
Между 1970-ми и 1980-ми появились три очень разных направления, каждое из которых было критическим ответом на доминирующий культурный этос материального и технологического превосходства: экология, бихевиоризм (выросший из этологии, научного подхода к поведению животных) и новый эссенциалистский феминизм — все они сулили человеку благополучие. Обещая счастье и мудрость женщинам, матерям, семьям и обществу, каждое направление по-своему призывало вернуться к природе. Оказывается, попытавшись подчинить себе природу и потерпев неудачу, мы сбились с пути и неслись прямо к катастрофе. Пришло время признать свою ошибку и осознать вину, индивидуальную и коллективную. Оказывается, то, что мы считали освобождающим и прогрессивным, было столь же иллюзорным, сколь и опасным. Нас предупреждали: мудрость надо искать в другом месте — в прошлом.
Политический и моральный слом
Экология была заявлена как учение, нацеленное на лучшую адаптацию человека к окружающей среде [2]. За очевидной банальностью этих слов скрывается кардинальная смена курса: вместо того, чтобы овладевать природой и использовать ее для удовлетворения своих потребностей, люди должны подчиниться законам природы. Эта новая доктрина быстро вызвала политические дебаты как в Северной Европе, так и в Соединенных Штатах, где контркультурные движения процветали с 1970-х годов. Несмотря на совершенно разное устройство общества, оба континента погрязли в безудержном потребительстве, типичном для торжествующего капитализма. Контркультурные движения сместили фокус внимания с эксплуатации человека человеком на эксплуатацию природы капиталистической системой и закончили призывами уважать природу. Некоторые даже призывали к союзу с природой через своего рода «договор» [3]. Этот призыв любить и уважать окружающую среду шёл рука об руку с предупреждениями о грядущей катастрофе и расплате: если мы продолжим разрушать Землю, мы горько об этом пожалеем. Рано или поздно Мать-природа сурово накажет своих детей.
Ещё в 1980-х интеллектуалы, художники и различные организации подняли тревогу. Нам напоминали о нашей близкой связи со многими приматами, находящимися под угрозой вымирания [4]. Писатель Жан-Мари Густав Леклезио оплакивал наш потерянный рай, а философ Феликс Гваттари предложил понятие «экософии, этико-политического синтеза для новой формы экологии, природной, социальной и ментальной» [5]. Повсеместно нас призывали восстанавливать утраченную гармонию между человеком и природой. Незаметно природа приобрела статус морального авторитета, вызывающего восхищение своей простотой и мудростью. Природа больше не угрожала человеку, напротив — вредя природе, мы совершали самоубийство. А потому нам необходимо прекратить вести себя аморально и эгоистично в погоне за удовольствиями. Индустриализация, наряду с наукой и служащей ей технологией, оказались на скамье подсудимых. Мы проклинали ложное благоденствие, которое они нам якобы приносили, а самые радикальные из нас помнили только о пагубных последствиях наших злоупотреблений.
Первой в расстрельном списке оказалась химия, обвинённая во всех грехах, поскольку всё, что она производила, было «искусственным», что по определению являлось врагом «естественного». Помимо отравления нашей пищи (что может быть хуже, чем химикаты в наших напитках и сладостях?), химикаты заподозрили в том, что они изменяют наши гены и ответственны за все бедствия. Мы забыли всё, чем обязаны химии — например, большую ожидаемую продолжительность жизни — предпочитая обращать внимание на её худшие стороны. Из всех наук химия сильнее всех была связана с увеличением глобальной промышленной производительности, и, следовательно, лишена всякой морали. И все мы знаем, что фармацевтические лаборатории, вместе с производителями пестицидов и генетически модифицированных организмов (ГМО), думают только о деньгах. Хотя это несколько утрировано, но мы все чувствуем некоторое недоверие к химикатам, что заставляет нас полагаться на принцип «доверяй, но проверяй».
Отношение к таблеткам-контрацептивам с момента их изобретения иллюстрирует наше недоверие ко всему химическому [6]. Хотя миллионы женщин пользуются этими таблетками для контрацепции, другие, даже сегодня, не хотят использовать искусственные субстанции, подавляющие естественные процессы. Между 2003 и 2006 годами продажи во Франции упали с 65 до 63 миллионов упаковок: «страх перед набором веса, нежелание принимать «химию», являются главными жалобами» женщин в возрасте 20-30 лет. Угроза рака, возможный гормональный дисбаланс и страх перед бесплодием также были перечислены среди причин недоверия к препаратам. Как показывает один из последних опросов [7], 22% француженок считают, что приём контрацептивов ведёт к бесплодию.
Две писательницы, Элиетт Абекассис и Каролин Бонгран, взяли на себя роль представительниц движения против контрацептивов. «Разница между презервативом и таблеткой в том, что таблетка наносит вред» заявили они. В качестве доказательства ими в 2007 году был представлен отчёт Международного агентства по изучению рака (МАИР), в котором рак груди, рак шейки матки и рак печени связали с употреблением контрацептивов, определили эстро-прогестативные контрацептивы как канцерогены и отправили их в группу 1. Выводы этого отчёта, отмечающие небольшое повышение риска для некоторых людей (риск исчезает через 5-10 лет после прекращения использования контрацептивов), которые были оспорены в систематическом обзоре, опубликованном в 2010 году, неизбежно спровоцировали усиление эко-биологических предрассудков [8]. Возможно, вы помните, как за объявлением МИАР алкоголя высоко канцерогенным продуктом [9] последовало паникерское заявление Национального института рака, рекомендующее полное воздержание от алкоголя — ни одного бокала вина. В этом случае политика воздержания была решительно оспорена Высшим советом общественного здравоохранения Франции, посчитавшим такую категоричность необоснованной для небольших и нечастых доз алкоголя [10].