Перевод главы "Abortion" из книги "Right-wing Women: The Politics of Domesticated Females". Оригинал перевода можно найти здесь. Благодарю caballo_marino за помощь в редакторской правке.

Я никогда не испытывала сожалений из-за сделанного аборта — только о том, что вышла замуж и родила детей.— Свидетельские показания о принуждении к рождению ребенка, Международный трибунал по преступлениям в отношении женщин,[1] март 1976

До того, как в 1973 году постановлением Верховного суда производство абортов было исключено из разряда уголовных преступлений, искусственное прерывание беременности преследовалось по закону. Иногда его проведение дозволялось по медицинским показаниям, но эти случаи составляли лишь крошечную часть общего числа реально сделанных операций. А потому мы не располагаем документальными данными о подпольных абортах (каждый из них был преступлением, каждый держался в тайне), после них не осталось ни историй болезни, ни записей, ни статистических данных. Сведения о них почерпнуты из следующих источников: 1) свидетельства женщин, прошедших эту процедуру; 2) вещественные доказательства неудачно произведенных абортов — живые улики, каждый божий день поступавшие в отделения неотложной помощи по всей стране: прободения матки, всевозможные заражения, включая гангреозные, сильные кровотечения, неполные аборты (при которых часть ткани плода остается в матке, что, если ее не удалить, приводит к летальному исходу); 3) вещественные доказательства гибели женщин (так, почти половина материнских смертей была вызвана последствиями внебольничного аборта); 4) воспоминания врачей, получавших просьбы о «помощи» от доведенных до отчаяния женщин. Из этих данных складывается портрет среднестатистической женщины, которая нуждалась в аборте и сделала его нелегально.

Можно с уверенностью утверждать, что эта женщина состояла в браке и имела детей: «…неоднократно демонстрировалось, что большинство незаконных абортов на сегодняшний день делается замужними женщинами с детьми», — пишут Джером И. Бэйтс и Эдвард С. Завадский в своей работе «Криминальный аборт», вышедшей в 1964 году. По приблизительным подсчетам, до двух третей женщин, решившихся на подпольную операцию, были замужем. [2] Другими словами, до двух третей неудачно произведенных абортов приходилось на замужних женщин; до двух третей погибших были замужними; две трети выживших, по всей вероятности, тоже составляли замужние женщины.

Это означает, что большинство женщин, которые рисковали смертью или увечьями, чтобы не рожать ребенка, состояли в браке — возможно, около миллиона женщин шли на это каждый год. Они не были бесстыдными шлюхами — если только не считать всех женщин шлюхами по определению. Они не были безнравственны с точки зрения традиционной морали — и, несмотря на это, даже тогда считалось, что аборты — удел незамужних развратниц. Однако это были не уличные, а домашние женщины; не дочери в домах отцов, а жены в домах мужей — иными словами, это были добропорядочные и респектабельные американки. Столь категоричное приравнивание прерывания беременности к сексуальной распущенности — странное искажение настоящей истории женщин и абортов, слишком далекое от действительности, чтобы быть приемлемым даже в Соединенных Штатах, где историческая память не живет долее десятилетия. Производство абортов было узаконено всего-то десять лет назад, [3] не рановато ли начинать переписывать историю? Миллионы уважаемых богобоязненных замужних женщин сделали подпольный аборт. Они благодарят своего бога за то, что выжили, и держат рот на замке.

Причины их молчания — типично женские причины. Они женщины — а потому их сексуальность или даже чужое мнение об их сексуальности грозит им потерей репутации, всевозможными неприятностями, возможно, гибелью; способна вызвать беспричинный стыд в них самих и сделать их мишенью ярости, насмешек и изнасилований со стороны мужчин.

Самым безопасным в такой ситуации всегда будет отмежеваться от других женщин. Сами-то они не гулящие, однако другие женщины, сделавшие аборт, скорее всего, спали со всеми подряд. Сами-то они пытались предохраняться (во многих частях страны средства контрацепции оставались под запретом вплоть до 1973 года), однако другие женщины, сделавшие аборт, скорее всего, были непростительно беспечны. Сами-то они любят своих детей, однако другие женщины, сделавшие аборт, скорее всего, равнодушные матери, бесчувственные матери, жестокие мегеры. Сами-то они — люди порядочные и нравственные, и лишь обстоятельства непреодолимой силы вынудили их решиться на крайний шаг, однако другие женщины, сделавшие аборт, скорее всего, как-то согрешили, где-то оступились, в определенном смысле все одинаковы и неразличимы: не сумев подняться над первородной женской скверной как индивидуумы, они так и остались абстрактным олицетворением пола, а не живыми людьми.

Храня аборт в тайне, женщины пытаются дистанцироваться от других женщин: они отгораживаются от позора других женщин, от позора быть такой же, как другие женщины, от позора быть женщиной. Они стыдятся этого кровавого опыта и этого женского тела, в которое нещадно вторгаются снова, и снова, и снова; которое истекает кровью и может умереть от этих разрывов, кровотечения, боли и грязи. Они стыдятся того, что над их телом в который раз надругались — на этот раз кюреткой абортиста. Признание в незаконном аборте сродни признанию в перенесенном изнасиловании: собеседник может проиграть эту сцену в своем воображении: раздеть тебя, раздвинуть ноги, полюбоваться, как эта штука входит внутрь, увидеть твою кровь, и боль, и почти осязаемый страх, и почти ощутимое отчаяние. Рассказывая о пережитом подпольном аборте, женщина дает возможность узреть ее — ее как конкретного человека в вот этой злосчастной плоти — во всей ее невыносимой уязвимости, по существу, караемую только за то, что родилась в женском теле. Это картина женщины, которую пытают в наказание за секс.

Она боится, что совершила убийство: не убийство человека, не настоящее убийство, но какую-то роковую непоправимую ошибку. Она узнала (хотя «узнала» — не самое удечное слово для описания того, что с ней произошло), что любая жизнь важнее ее собственной; что ее жизнь обретает ценность только в материнстве, в акте своеобразного благодатного заражения. В своем воображении она заводила детей и получала ценность через них с тех пор, как сама была ребенком. Маленькие девочки верят, что куклы — самые настоящие дети. Маленькие девочки баюкают, кормят, купают их, меняют им подгузники, нянчатся с ними, учат ходить, говорить, одеваться — любят их. Аборт и впрямь превращает женщину в убийцу: она убивает в себе этого ребенка, беременного еще со времен своего детства; убивает свою верность Материнству Прежде Всего. Это преступление. Она виновна: в том, что не хочет ребенка.

Она боится, что совершила убийство, потому что столько мужчин исступленно верит в это. Многие мужчины видят в прерывании беременности убийство сына, а в убитом сыне — самого себя. Его мать убила бы его, если бы ей предоставили такую возможность. Этим мужчинам свойственно особое ретроспективное и абстрактное восприятие убийства: будь моей матери выбор,

меня

бы не было на свете — а это убийство. Мужское «я», противящееся мысли о собственной смертности, цепляется теперь за прошлое, за бытие до рождения. Когда-то

я

был оплодотворенной яйцеклеткой; а потому абортирование оплодотворенной яйцеклетки равнозначно убийству

меня

.

Женщины молчат о сделанных абортах, потому что боятся истерики мужчин, одолеваемых страхом перед фантомной угрозой прекращения своего существования. «Если бы вы добились своего, — говорят феминисткам мужчины, — моя мать абортировала бы