Источник: https://sadcrixivan.livejournal.com/62282.html

Мы сидим за ужином в китайском ресторане. Наша семья отлично подходит ко всем остальным белым, хорошо одетым семьям. Судя по дорогому меню и Мерседесам на парковке, эти семьи еще и богатые. Я вежливо болтаю и исполняю свою роль в «счастливой семье». С точки зрения людей за соседними столиками, все очень пристойно. Они не знают, что мой отец тщательно следит за нашими словами и нашим разговором. Они не видят поводка, которой прицепил к нам мой отец, не видят ниточек, за которые он дергает. Они не видят тонкого льда под моими ногами. Моя мачеха внезапно, но вежливо и тихо, уходит из ресторана, оставив нетронутую утку по-пекински на столе. Что-то (это могло быть что угодно) вызвало злость моего отца. Я была в туалете и пропустила, что это было. Я недавно вернулась, чтобы навестить семью, и не совсем уверена, что происходит. Но схема знакомая, и скоро у меня включаются навыки выживания. Это как рефлекс, я теперь на «автопилоте». Я прикусываю губу, наклоняю голову, слушаю его гневные речи, делаю, что сказано. Вся остальная семья синхронизирует свое поведение, чтобы защитить друг друга.

Мы вернулись домой, и я боюсь за свою мачеху – его главную мишень. Он пьян. Мы безуспешно кричим ему: «Иди спать!» По какой-то причине, он идет. Почему он ушел? В прошлом его было так легко не пронять. Я все больше беспокоюсь, потому что он ушел, и я больше его не вижу, только гадаю, что он сейчас делает. Я рада, что смогла попасть наверх, к остальной семье. Он старается держать нас порознь, загонять нас в угол по одиночке. Мой сводный брат и я обнимаемся рядом с моей мачехой, на ее кровати. Они смотрят детективный сериал по телевизору. Я притворяюсь, что тоже его смотрю, но вместо этого я слушаю пьяный храп моего отца из гостевой комнаты, где я обычно сплю. Я думаю о том, что все это кажется таким привычным для моего сводного брата. Он тихо гладит мою руку. Ему только семь лет, но он интуитивно знает, как меня успокоить.

Отец несколько раз просыпается ночью – я знала, что он так просто не остановится. Он отчаянно пытается добраться до моей мачехи. Он трогает и целует ее тело. Она хочет, чтобы он ушел, она повторяет это несколько раз, но ее голос стал слабым и усталым. Он настаивает. Это ужасно. Я смотрю ему в глаза. Я хочу кричать, вызвать полицию, но я только сижу и смотрю. До сего дня, я спрашиваю себя, почему я ничего не сделала, чтобы защитить ее. Я знаю, что я боялась, что он причинит мне вред, или что я только сделаю хуже ей.

Я ложусь на кровать и закрываю глаза. Я устала бороться, быть такой беспомощной, я сдаюсь и погружаюсь в сон. Я смутно помню, как моя мачеха идет в спальню с моим отцом. Я знала, что она тоже сдалась и устала. Мой отец изнасилует ее, а после будет знакомая тишина.

Утром я иду завтракать с семьей. «Похоже, днем будет дождь. Хочешь чашечку чая, милая?» - спрашивает она. Очевидно, что прошлый вечер упоминаться не будет. Я заставляю себя улыбнуться и делаю глоток чая.

Отец сказал мне, что она ходит к психотерапевту. Он думает, что это связано с проблемами в ее детстве. Это было пять лет назад, сейчас то же самое делают дети. В то время она продолжала работать и воспитывать детей. Она добилась безупречной организации домашнего хозяйства. Ее фигура и одежда соответствуют желаниям моего отца. Иногда ей кажется, что если дом может быть еще чище, а дети еще послушнее, и она работает над этим каждый день, чтобы сохранить мир и остановить насилие.

Моя мачеха объяснила мне, что ее психотерапевт слушает о ее проблемах, предлагает ей поддержку, сочувствие, поощрение. Одна сессия обычно длится один час, во время которого она выражает свои негативные эмоции, а психотерапевт помогает ей постепенно посмотреть на все ясными глазами. После этого она понимает, что она могла сделать по-другому, чтобы предотвратить очередную вспышку оскорблений и насилия моего отца. Мой отец тоже говорит, что после визитов к психотерапевту она ведет себя гораздо спокойнее, особенно с этим новым «гипнотерапевтом», к которому она ходит.

Она с энтузиазмом провозглашает, что благодаря психотерапии она чувствует, что контролирует свою жизнь, и что она уверена, что теперь, когда она получает помощь, все будет хорошо. Только чуть позднее она признается, что насилие продолжается все также, а она становится «непоследовательной», когда отец выходит из себя.

Каждую неделю ее психотерапевт получает почти 200 долларов за услуги. Между этими сессиями мой отец может делать что угодно, подвергая ее сексуальному, физическому и вербальному насилию. В результате психотерапии она окончательно уверилась, что ситуация в семье связана с ее «психологическими проблемами», и что не только ее муж несет за это ответственность.

Это обычная практика, когда психотерапевты не занимаются планированием безопасности женщин, и это не требуется от них этическими руководствами. Как раз наоборот, психотерапевтов призывают не вмешиваться. В этическом руководстве Канадской ассоциации зарегистрированных консультантов открыто говориться «не советовать парам расстаться или прекратить отношения».

Моя мачеха хотела бы прервать отношения, но она искренне уверена, что у нее нет такой возможности. Ее психотерапевт не сказал ей о временных домах, о специальных адвокатах, о процедурах развода и получения опеки, он даже не порекомендовал ей организацию, которая могла бы это сделать. Простая человеческая порядочность в отношении безопасности женщин и детей считается здесь «конфликтом интересов».

От психотерапевтов не требуют соблюдения подобных этических норм в своей практике. Исследование, проведенное Кризисным центром по сексуальному насилию Торонто, показало, что избиваемые женщины составляют до 70-75% клиентской базы психотерапевтов Северной Америки. Это означает, что женщины, пострадавшие от избиений и изнасилований, содержат большинство психотерапевтов. Какой смысл психотерапевтам направлять своих клиенток в некоммерческие, добровольческие организации? Угнетение женщин часто обеспечивает доход от психотерапии, и не только от нее.

Специалисты постоянно называют женщин безумными, используя самые различные ярлыки. «Клиническая депрессия» - стандартный диагноз для большинства женщин. Многие женщины, которые уходят из отношений с насилием, обращаются к психотерапии и антидепрессантам, так как это самые очевидные, наиболее агрессивно рекламируемые и явно доступные варианты. Антидепрессанты сейчас являются индустрией, проносящей миллиарды долларов. Две трети этих доходов поступает от женщин. Действительно ли все эти женщины больны? Это спорно. Хотя мы действительно часто испытываем настоящую депрессию, разве она не является нормальной реакцией на угнетение? Действительно ли необходимо так часто назначать лекарства? Или препараты назначаются женщинам, чтобы они смирились с угнетением, не думали о том, чтобы изменить мир?

Когда в возрасте 21 года я переехала в Канаду, в «Новый Свет», я хотела начать все с чистого листа. Мне было приятно осознавать, что мой отец не сможет показаться на пороге моего дома и начать поучать меня. Но свободы от чужого вмешательства было недостаточно. Я хотела настоящей свободы. Жизнь в изоляции и поиск «внутреннего ребенка» может дать ощущение свободы, но это все – просто чувство. Оно не остановит насилие, не изменит неравенство женщин. Это просто дверь, которая позволяет отгородиться от мира. Моя мачеха все еще живет с моим отцом, она все еще в опасности от его насилия.

У меня до сих пор бывают приступы сильной тревожности и не без причины. Но теперь я знаю, как справиться со своими эмоциями. Я знаю, что такое близость, и что такое настоящая любовь. Как я этого добилась? Что сделало это возможным? Феминизм.

Как участница радикального женского движения, я осознала, что мой опыт не сводится только к моему отцу. Это часть большей политической проблемы, которая каждый день влияет на всех женщин в большей или меньшей степени. Это вопрос насилия против женщин. Это вопрос жизни в патриархатной системе, которая не просто позволяет, но поддерживает мужчин, которые злоупотребляют той властью, которая есть у них в этом мире.

Я работала на кризисном телефоне доверия и вела группу для женщин, пострадавших от сексистского насилия. Это позволило мне реально воздействовать на существующий порядок вещей. При поддержке организации, которая уже 28 лет борется с насилием против женщин, я могу принимать решения, которые могут изменить мою жизнь и жизнь других женщин.

Как и на психотерапевтической группе, на нашей группе соблюдается конфиденциальность, и она проходит в комфортной атмосфере. Но наша группа сильно отличается. В отличие от психотерапевтических групп, которые или стоят денег, или идут определенное количество сессий, мы доступны для всех женщин. Мы доступны для женщин любого класса, расы, возраста, сексуальной ориентации и состояния здоровья, которые пережили насилие.

В основе системы ценностей психотерапевтов лежит убеждение, что мир, в общем и целом, довольно хорош, и цель их работы с клиентами помочь им «вернуться в колею». Это логично, если психотерапевты так думают о мире, потому что, как правило, они белые, образованные люди среднего класса, которые имеют довольно много привилегий от своего положения. Психотерапевты предполагают, что социальные структуры мужского доминирования не связаны с нашим внутренним чувством несостоятельности, что это просто личная проблема. С другой стороны, феминистские группы позволяют осознать, что наши злость и стресс могут быть нормальной реакцией на неравенство и угнетение. Мы понимаем, что для того, чтобы могли чувствовать себя хорошо, мир должен измениться. Вместо того, чтобы индивидуализировать и патологизировать наши проблемы, мы осознаем их как часть патриархатной системы. Когда женщины собираются вместе, мы можем становиться сильнее и добиваться изменений, которые влияют на нашу жизнь. Мы предоставляем друг другу эмоциональную поддержку. Мы присматриваем за детьми друг друга и подвозим друг друга на машине. Мы объединяемся, чтобы участвовать в протестах и пикетах и влиять на СМИ, мы отказываемся от того, чтобы мужчины определяли, какими мы должны быть, мы создаем свои собственные представления.