Глава: Тиски культуры на женском теле.

Бьюти-практики как женское агентство или женская субординация.

Отрывок: Феминистская критика красоты

.Название книги: Красота и мизогиния.

Вредоносные культурные практики Запада.

Авторесса: Шейла Джеффрис.

Перевод: Надя Карпинская

Феминистская критика красоты указывает на то, что красота - это культурная практика, и она вредит женщинам. Для таких писательниц, как Андреа Дворкин, самым важным вопросом был не охват распространения женского агентства и "выбора" носить макияж, но то, какой вред наносят женщинам бьюти-практики. Её книга "Ненависть к женщинам" - хороший пример того, как весомо радикальные феминистки критиковали концепцию красоты в 1970х (Дворкин, 1974). Она анализировала идею "красоты" как одно из проявлений ненависти к женщинам в культуре мужского превосходства.Дворкин обвиняла женоненавистническую культуру за "смерть, надругательство и насилие", причинённые женщинам, и говорила, что феминистки - "в поиске альтернатив, путей разрушения культуры в известном нам виде, воссоздании её по меркам, которые мы можем вообразить" (1974, с. 26).Дворкин видит бьюти-практики как воздействующие на женские тела и жизни обширно и вредоносно. Практики красоты не только требуют истратить время и деньги впустую и причинить боль самооценке, сколько:“Стандарты красоты в точности описывают отношения, которые женщина будет иметь со своим телом. Они предопределяют её подвижность, спонтанность, осанку, походку и то, каким образом женщина может распоряжаться своим телом. Они в точности дают описание степени физической свободы” (Дворкин, 1974, с. 112, цитата из оригинала).И, продолжает она, стандарты красоты в то же время оказывают психологическое воздействие на женщин, потому что «взаимосвязь между физической свободой и психологическим развитием, интеллектуальными возможностями, творческим потенциалом - словно пуповина". Дворкин, как и другие радикальные феминистские критикессы красоты, описывает широкий разброс практик, в которых женщины должны участвовать в целях удовлетворения диктата красоты:“В нашей культуре ни одна часть женского тела не остается нетронутой, неизменной. Ни одна из особенностей или крайностей не избавлена от искусства - или боли - улучшения. Волосы тонированы, залакированы, выпрямлены, обработаны стойкой краской; брови выщипаны, подведены карандашом, окрашены; глаза подведены, подкрашены тушью и тенями; ресницы завиты или заклеены накладными - с головы до ног, все части женского лица, каждая часть её тела подлежит изменению и доработке” (Дворкин, 1974, с. 112).Занятно, что в этом списке нет косметической хирургии. С учётом современности её не хватает. Заметен прогресс в том, как косметическая хирургия стала всего-навсего формой макияжа, за те 30 лет, что прошли с изначального анализа Дворкин (Хейкен, 1997).Другие угнетающие элементы красоты, которые Дворкин замечательно рассматривает как «жизненно важные для экономики» и «основные в полоролевом делении мужчин и женщин, делающие непосредственно физической и психологической реальностью бытие женщиной» (Дворкин, 1974, с. 112).Практики красоты необходимы для того, чтобы один пол можно было отличить от другого, чтобы доминирующий половой класс отличался от подчинённого.Практики красоты создают, а также репрезентуют «различия» между полами.Сандра Бартки, которая также развивала свои идеи в те самые 1970-е годы, когда глубокая критика состояния женщин включала анализкрасоты, обратилась к вопросу о том, почему женщины совершают так называемый «выбор». Она объясняет, почему не требуется применять очевидную силу, чтобы заставить женщин принимать участие в практиках по наведению красоты. «Возможно, - говорит она - угнетение порой не требует ни физиологических лишений, ни юридического неравенства, ни экономической эксплуатации; угнетение происходит на психологическом уровне» (Барчик, сборник ранее опубликованных отрывков, 1990, с. 23). В поддержку данного заявления она использует работу антиколониста-теоретика Франца Фанона, который писал о “психическом отчуждение” колонизированных. Психологическое угнетение женщин, по словам Бартки, состоит в том, что женщины “стереотипизированы, подавлены культурой и сексуально объективированы'' (1990, с. 23). Она объясняет это культурное господство как ситуацию, в которой “все предметы в общей жизни нашего народа - наш язык, наши институты, наше искусство и литература, наша популярная культура - сексистские; что всё, в большей или меньшей степени, манифестирует мужское превосходство” (1990, с. 25). Отсутствие любой альтернативной культуры, в которой женщины могут разглядеть иной путь бытия женщиной, усиливает репрессивные практики: “Тогда подчинение женщин - ибо это распространённая особенность моей культуры - станет естественным (если это не оспаривать) и, так как оно естественно, неизменным” (1990, с. 25).Основой этого культурного доминирования является обращение с женщинами как с сексуальными объектами и самоидентификация женщин с этим культурным состоянием. Бартки (1990) определяет практику сексуальной объективации таким образом: “женщина сексуально объективируется, когда её половые органы или сексуальные функции отделены от остальной её личности и сводятся к статусу простых инструментов, или когда считается, будто они в состоянии представлять женщину” (с. 26). Женщины усваивают ценности мужской сексуальной объективации как часть себя. Катарина Маккиннон называет это “овеществлением” в голове (MacKinnon, 1989). Они учатся обращаться со своими телами как с объектами, отдельными от себя самих.Бартки поясняет, как это работает: присвистывания сексуально объективируют женщину извне, в результате чего “тело, в котором я обитала с такой лёгкостью всего за секунду до этого, тотчас переполняет моё сознание. Я была превращена в объект” (Бартки, 1990, с. 27). Она объясняет, что мужчине мало просто украдкой разглядывать женщину, ему нужно, чтобы женщина осознавала себя разглядываемой с присвистыванием. Ей нужно “быть обязанной понимать, что я “ничё се такой кусок жопы”. Я должна быть обязана увидеть себя так, как видят меня они” (с. 27).Эффект подобного поведения мужчин в качестве надзирателей заключается в том, что “как субъект оценивающего взгляда знатока, женщину приучают оценивать в первую очередь оных - самих себя” (Бартки, 1990, с. 28). Таким образом, женщины отчуждаются от своих тел.Связка “мода-красота”, представляющая интересы корпораций, работающих в индустрии моды и красоты, утверждает Бартки, берёт начало в институтах семьи и церкви как “центральных производителях и регуляторах 'женственности' '' (1990, с. 39). “Мода-красота” в качестве комплекса продвигает себя женщинам как поиск путей “прославления женского тела, предоставления возможностей для нарциссического самолюбования”, хотя на деле его цель - “обесценить женское тело и нанести удар по её нарциссизму”, чтобы она купила больше продуктов. В результате этого женщина чувствует себя вечно неполноценной, и что её тело требует “либо изменений, либо героических мер для его консервации” (с. 39).Дворкин и Бартки произвели свою критику красоты в 1970-х годах иначале 1980-х годов. Самая мощная феминистская работа о красоте, которая была опубликована с тех пор, “Миф о красоте” Наоми Вульф (1990) представляет интересный пример того, как изменились времена. Вопреки - либо, возможно, благодаря - силе собственной критике, Вульф сочла необходимым опубликовать другую книгу в течение следующих 3 лет, “Огонь огнём” (прим.: название в оригинале “Fire with Fire” - отсылка к пословице “огонь огнём не потушить) (1993), которая значительно преуменьшила остроту её анализа и поставила своей целью отдалиться от радикальных феминисток. Вульф утверждает, что требование участия женщин в практиках красоты существовало и лишь усилилось в 1980-х годах как реакция на угрозу женского освободительного движения и открывшиеся широкие возможности, в особенности на работе, которые стали доступны женщинам.Она поясняет: “Чем больше законных и материальных препятствий смогли преодолеть женщины, тем более строгие, тяжёлые и жестокие образы женской красоты легли на наши плечи” (1990, с. 10).Анализ Вульф показывает, что женщин принуждают к украшательству посредством ожиданий, направленных на женщин в рабочих пространствах. Женщины могли, конечно, в больших количествах занять рабочие места в 1970-х годах, но чтобы не вызвать у мужчин опасений и в порядке признания удовлетворёнными требований того, что женщины должны быть объектами для сексуального наслаждения их коллег-мужчин, они должны были участвовать в болезненных, дорогостоящих и трудоемких процедурах, выполнение которых не ждали от их коллег-мужчин, если те хотели получить работу и сохранить её.Возникла “профессиональная квалификация по красоте», которая сопровождала женщину на рабочем месте. Занятно, что, несмотря на силу критики понятия красоты Вульф, она не считает их вредными на их собственном поле, но только если женщины пользуются бьюти-практиками принудительно, а не “по выбору”.В своей последней главе “Вне мифа о красоте” она спрашивает: “Значит ли всё это, что мы не можем носить помаду без чувства вины?” (1990, с. 270); и отвечает: “Напротив”. Она поясняет: “В мире, где женщины располагают реальным выбором, наш выбор в сфере нашей внешности должен быть принят за то, чем он является, наконец: пустяковым делом. Женщины смогут украшать себя без подтекста красивыми вещами, когда будет без сомнения понятно, что мы - не объекты. Женщины будут свободны от мифа о красоте, когда мы сможем выбирать наши лица, тела и одежду в качестве одной из форм самовыражения среди всех прочих”(Вульф, 1990, с. 274).Анализ Вульф не предполагает погружение в проблематику того, что женщины, а не мужчины, должны в принципе заниматься наведением красоты, только они не вольны заниматься этим. Именно эта неспособность задавать фундаментальные вопросы, почему методы красоты связаны с женщинами и почему любая женщина могла бы хотеть продолжать применять их после революции, делает “Миф о красоте” феминистской книгой либерального толка, а не радикального. “Огонь огнём” проявила её приверженность либеральному феминизму. (Вульф, 1993). В этой книге она утверждает, что женщины могут не только выбрать ношение макияжа, но и выбрать быть могущественными.Материальные силы, вовлечённые в структурирование подчинённого положения женщин, исчезают, представив освобождение как личную силу воли: «Если мы не разберёмся, как достигнуть паритета в двадцать первом веке, то это произойдет потому, что женщины на каком-то уровне выбрали [курсивом выделяет Вульф] не обладать силой, своим правом от рождения” (1993, с. 51).Явные страдания, описанные Вульф, которые возникли при отрицательной реакции аудитории на радикализм её книги о красоте, дают ключ к предположению о том, почему она так быстро превратилась в полноценную либеральную феминистку. После публикации она сказала: “Моя работа включала в себя участие в телевизионных и радиопередачах с людьми, которые представляли отрасли, что я критиковала. Многие, по понятным причинам, рассердились и стали обороняться. Ведущие, порой, были настроены на конфронтацию со мной... Мне было в высшей степени неуютно" (1993, с. 238). Она испытала шок, потому что она “всегда считала себя тёплой, дружелюбной и женственной”, и “после энергичных дебатов, я приходила и плакала в объятиях моего партнера”. Опыт показывает, как трудно критиковать то, что так важно для западной культуры мужского превосходства, как практики красоты. Её реакция на происходящее помогает объяснить, почему она решила написать “Огонь огнём” вскоре после этого, книгу, которая противоречит сильному посланию “Мифа о красоте”. Вульф настроилась на создание безобидной формы феминизма и покарание радикальных феминисток.Радикальные феминистки, которые проводили кампанию против мужского насилия, стали «виктимными феминистками», которые «отождествляют себя с бессилием», являются «осуждающими» по части «сексуальности и внешности других женщин» и «антисексуалками» (1993, с. 137).Она стремится успокоить трепетание в грудных клетках мужчин, потревоженных “Мифом о красоте”, провозглашая: “Мужское сексуальное внимание - это солнце, под которым я расцветаю. Мужское тело - моя твердь под ногами, мой приют, моё предназначение по жизни” (с. 186). У Вульф началась гиперкомпенсация того, что она, возможно, рассматривала как ошибку молодости - написание книги о красоте, которая угрожала интересам мужского господства. Она откатилась к прочному разделению личного и общественного, которое исключает частную сферу из надзора политики и превращает её в область для упражнений в выборе для женщин.