Отрывок из книги Dale Spender «Man Made Language», 1980.

Понятия, которые были придуманы мужчинами предвзято описывают только мужской опыт, и они являются «ложными» (Mary Daly, 1973), потому что эти частичные понятия и их смыслы выдаются за целостные. Любые отличия, любые альтернативные понятия, предлагаемые женщинами, названия, отражающие женский опыт, делаются невидимыми. Если кто-то попытается найти смыслы из женского опыта в языке, то она столкнется с громкой тишиной.

Возьмем современный пример, который может послужить иллюстрацией подобного процесса. Большинство из нас выросли в обществе, где легитимный смысл «материнства» означает женскую самореализацию, нечто совершенно прекрасное, вызывающее у женщины всепоглощающее счастье.

Я не утверждаю, что у материнства не может быть подобного значения, но это частичный смысл, а потому он является ложным, когда подается как единственно возможное значение. Для многих женщин материнство было совершенно не таким опытом. Эти женщины могут воспроизводить иные (часто обратные) смыслы и названия в отношении материнства, но их понятия не будут считаться авторитетными или важными. Подобные понятия не будут передаваться следующим поколениям, и даже если они сохранятся, они будут считаться не такими значимыми, как понятия, признанные легитимными.

Перед женщинами, чье материнство не было ни радостным, ни прекрасным, встает значительная проблема. У них нет никакого контекста для своего опыта, нет способа сделать его реальным, и в результате они могут чувствовать себя аномальными, они убеждены в собственных изъянах, потому что их смыслы не соответствуют общепринятым. Это само по себе становится давлением, побуждающим их хранить молчание. Им не хочется говорить про свой «невроз», рисковать, что их чувства назовут «противоестественными», так что они могут решить, что не стоит делиться этим опытом и их версией материнства со следующим поколением. Они могут скрывать эту информацию даже от собственных дочерей.

Таким образом, цепь прерывается. Дочери могут вырасти и даже не подозревать, что существует альтернатива прекрасному и глянцевому материнству, у них не будет доступа к какой-либо альтернативной женской версии событий.

Некоторые женщины, испытавшие материнство в течение последних нескольких лет, говорили о «заговоре молчания» в отношении родов (Buchan, 1978). Несмотря на курсы для беременных и тому подобные мероприятия, женщины оказывались неготовыми. Временами они критиковали собственных матерей и уже рожавших подруг, которые не были с ними откровенны и не говорили об альтернативной, женской реальности.

«Когда дело касалось сексуального образования, моя мать была на высоте. И мы с подругами часто обсуждали секс/личную жизнь, так что я была совершенно не готова к родам. Моя мать сказала, что мне придется постараться, а моя подруга, когда родила за месяц до этого, просто сказала, что все не так, как принято считать. Потом я так злилась. Я хотела знать, почему они ничего мне не сказали, почему они не поделились своим опытом, но они отвечали, что не хотели меня пугать. Но в результате я была только больше напугана, потому что решила, что что-то пошло не так. Если бы они поговорили со мной, я бы боялась меньше. Теперь меня обвиняют в неумении вести себя в обществе, потому что я говорю другим женщинам про свой опыт, чтобы они знали, чего можно ожидать в реальности. Так не делают. Это вызывает возмущение. Это просто какой-то заговор, чтобы помешать женщинам получать информацию, узнать, что значит потерять над собой контроль. Многие мужчины в ужасе, когда сообщаешь им некоторые факты. Это разрушает их красивые идеи о материнстве. Они хотят думать о том, что это что-то прекрасное, они не хотят, чтобы ты этому противоречила. Разговоры стихают, когда я упоминаю, что врач пришил мне задний проход не туда. Ничего прекрасного в этом не найдешь».

Это далеко не редкий комментарий о родах. В своей книге «Стать матерью» Энн Окли (1979) записала аналогичный опыт множества женщин:

«Одна нерожавшая девушка спросила меня об этом в магазине. Я сказала ей: «Это очень больно». Она была в шоке. Но мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь сказала мне об этом раньше, и я продолжила: «Это очень больно, на самом деле, это ужасно. Неудивительно, что женщины от этого умирают». Она ответила: «Боже мой, правда? А от чего ты умираешь, просто от боли?».

Вне всяких сомнений эта женщина вводила другие понятия для материнства, чтобы они больше соответствовали ее опыту. Ее понятия могут быть лишь частью опыта женщин в отношении материнства, но это, тем не менее, истинное значение, которое было исключено из общепринятых значений. Тот факт, что такое описание не является общеизвестным, что его не считают приемлемым в культуре и не распространяют, подтверждается шоком ее собеседницы, которая никогда раньше не слышала, чтобы так говорили о родах. По мере развития феминизма у женщин появляется все больше возможностей называть свой опыт вопреки мужским понятиям (и также у них растет уверенность в своих словах и вероятность, что женщины в ответ подтвердят их опыт). …

Хотя появилось много новых версий, в которых женщины описывают иной опыт родов и опровергают старые односторонние и монолитные описания красоты и абсолютной радости, продолжает существовать оппозиция подобному переименованию, иногда она исходит от женщин из той же семьи (Oakley, 1979):

«И с психологической точки зрения, и с физической – многое оказалось совершенно иным в реальности. Они все лгали мне. Я говорю про эти мифы, что это как горошину выдавить – в нашей семье ни у кого не было сложностей. Ну, это точно не так. В нашей семье были сложности, даже если они были только у меня. И эти книги, в них надо писать: послушайте, девочки, все может пройти как хорошо, так и плохо. Все эти глупости забудьте. Не надо писать их для женщин, потому что мне это причинило один только вред. Все говорили: ты сразу забудешь, как ужасно это было, через неделю начнешь говорить, что все было замечательно. Вот что предполагается говорить о родах. Но я для себя решила – я НЕ забуду».

В данном случае женщина осознанно сопротивляется возвращению к старым наименованиям для родов, она настаивает на том, что полноценное значение имеет право на существование. Однако одновременно с тем, как она выступает за возможность разных описаний женского опыта, звучат призывы положить конец «очернению» материнства под влиянием феминисток (Leach, 1979). Такие значения не поддерживают патриархатный порядок, а значит они считаются угрожающими и, конечно, и мужчины, и женщины очень часто считают их таковыми, так как оба пола живут в одобренной мужской версии реальности, и они осмысляют мир в терминах мужских значений. Новые наименования могут потеряться точно так же, как были, вне всякого сомнения, утрачены наименования от наших прабабушек. Цепь снова может прерваться. …

Даже если женщины попытаются прервать молчание о своем опыте, нет никаких гарантий, что их смыслы посчитают «настоящими» или приемлемыми. Пока лишь отдельные женщины бросают вызов ложной природе мужских смыслов, гораздо вероятнее, что женщину проигнорируют, чем пересмотрят понятие материнства. Существует множество готовых механизмов для обесценивания женского опыта, так что если женщина не наслаждается «радостями» материнства, как их понимают мужчины, то можно заявить, что в этом «частном» случае женщина стала жертвой врача/больницы/мужа или собственных неправильных взглядов. Это «исключения», к которым можно относиться с сочувствием и пониманием, но это повод для жалости, а не попытка иной кодификации опыта.

Есть множество причин подозревать, что многие общепринятые понятия в нашей культуре являются ложными, поскольку они в основном были сконструированы мужчинами. Мужчины могут кое-что знать о материнстве, в конце концов, среди акушеров-гинекологов их большинство, но их знания основаны на специфическом положении мужчины, и это точка зрения стороннего наблюдателя. Ограниченное понимание родов связано с тем, что мужчины описывали понятие материнства с точки зрения того, как оно относится к ним самим. Так что нет ничего удивительного, что материнство значит нечто совершенно другое, когда ты являешься его непосредственной участницей. Эдриенн Рич (1977) продемонстрировала, что, когда женщины описывают понятие материнства, оно приобретает множество совершенно иных смыслов. …

При патриархатном порядке правила конструирования знания о женщинах просты. Женщины не учитываются за исключением их отношений с мужчинами. Их молчание было успешно сконструировано. Это то знание, которое мы унаследовали, и это понятия, которые нам предстоит опровергнуть. Это не наши понятия. Мы должны создавать свои собственные, и мы также должны осознать, что мы не можем создать абсолютно другой набор понятий за один день. Мы все еще ограничены патриархатным порядком, и лишь предприняли первые робкие шаги к нашему освобождению. Но мы проделали огромную работу в раскрытии того, что эти понятия не являются нашими собственными, что они созданы мужчинами и управляются ими. «Для создания альтернативы угнетенная группа должна разбить отражающий сам себя мир, который окружает ее», - утверждает Шпейла Рауботам, и одновременно она должна «проецировать собственный образ на историю» (1973). Именно это пытается сделать феминизм, когда он кодирует новые, метапатриархатные понятия. И по мере своего участия в этом процессе он меняет правила для понимания мира, он трансформирует правила, по которым производится патриархатное знание.