Эстер Эйзенштейн, перевод Макса Меркулова

С тех пор, как была опубликована моя книга, меня часто спрашивают, что такое «феминизм соблазненный»? Кто соблазняет феминизм и зачем? Вопрос этот сложный, имеющий несколько измерений. Здесь я рассматриваю два из них: использование дешевого женского труда в экспортно-производственных зонах (ЭПЗ) и утверждение, будто бедность в странах третьего мира может быть преодолена  через улучшение положения отдельных женщин, а не через государственное регулирование экономики.

Работодатели, правительства и международные финансовые организации (например, Всемирный  банк и Международный валютный фонд) научились использовать один из основополагающих принципов современного феминизма – право женщин на оплачиваемый труд – для оправдания трудоустройства женщин на унизительную и нередко опасную работу.

Глобализация промышленности привела к перемещению производства одежды, обуви, электроники и других товаров в страны Глобального Юга с их низкооплачиваемыми работниками. Многие из этих производств располагаются в ЭПЗ – разновидности зон свободной торговли, где бизнес освобожден от большинства налогов, пошлин, требований к условиям труда, технике безопасности, санитарно-гигиеническим нормам. Эти зоны покровительствуют работодателям через антирабочие структуры, предоставляя иностранным инвесторам покорную и преимущественно женскую рабочую силу.

Признание женского труда законным в богатых западных странах позволило фабрикантам из Китая, Вьетнама, Малайзии  представлять использование ими преимущественно женского труда  соответствующим распространенной среди феминисток уверенности  в освободительной роли оплачиваемой работы. В самом деле: как часто мы слышим, как Николас Кристоф из «Нью-Йорк Таймс» защищает подобные заводы, называя их шансом для женщин?  «Что лучше? – интересуется он у читателей. – Такая работа  – или женщины, которые копаются в горах мусора в поисках еды или вещей, которые можно продать?»

Использование дешевого женского труда в экспортной промышленности не ново – впервые оно было внедрено в Южной Корее во времена так называемого экономического чуда, когда женщин массово отправляли с ферм на заводы. В 1989 году политэкономист Элис Амсден показала, что одной из ключевых предпосылок успешной южнокорейской индустриализации был разрыв между женскими и мужскими зарплатами.

Гендерно-зависимая структура заработной платы,  которая позволила получить сверхприбыль  американским компаниям вроде Фэрчайлд и стала доминирующей в южнокорейской электронной промышленности, затем распространилась повсеместно.

Вскоре после изобретения кремниевого чипа в 1958-59 Фэрчайлд открыл первый зарубежный полупроводниковый завод в Гонконге, а в 1966 этот завод переместился в Южную Корею. Дженерал Инструментс передислоцировал свое производство микроэлектроники на Тайвань в 1964 году, а в 1965 многие хайтек-компании переместили заводы на границу между Штатами и Мексикой, открыв первые макиладоры. В следующем десятилетии примеру последовали Сингапур, Малайзия, Филиппины; в конце 70-х годов к ним примкнули страны Карибского бассейна и Южной Америки.

Как только ТНК, привлеченные правительственной рекламой  «ловких пальчиков» местных женщин-работниц, переместили производства за океан, резко выросло количество и разнообразие товаров, произведенных низкооплачиваемой женской рабочей силой.

Сверхприбыли неизбежно сопутствовали неудовлетворительным условиям труда в новых ЭПЗ. Когда в 90-х годах всплыла информация о нечеловеческих условиях, в которых работали женщины на подобных заводах,  во всем мире начались масштабные протесты против возвращения потогонных фабрик. Наоми Кляйн даже считает, что всемирное движение за справедливость во многом обязано своим происхождением  именно протестам против условий, в которые были поставлены рабочие, производившие товары известных брендов на заводах ТНК вроде «Найк».

Началась серьезная дискуссия о преимуществах и недостатках ЭПЗ. Некоторые исследовательницы-феминистки (например, Патриция Фернандез-Келли) осудили крайнюю эксплуатацию трудящихся женщин в экспортных анклавах. Другие (например, Линда Лим и Наила Кабир) защищали ЭПЗ как возможность выбраться из патриархальной семьи или как источник большего дохода, чем женщины могли бы получить на кустарном производстве.

В своей работе о японских производителях электроники в Малайзии Айва Онг отмечает, что хотя деревенских девушек эксплуатируют, увольняя сразу же, как только начинают слабеть их юные глаза, в то же время фабричная работа позволяет им сменить крестьянские саронги на голубые джинсы и добиться права на выбор мужей.

Диана Вулф обращает внимание на парадоксальную ситуацию, в которой оказались работницы: «Женщины обеспокоены противоречиями процесса глобализации. С одной стороны, возможности трудоустройства, появившиеся вследствие преобразований в мировой экономике, создают новые разновидности патриархального и капиталистического контроля над женщинами».  Но, с другой стороны, низкооплачиваемый труд, который «часто не обеспечивает прожиточный минимум», в то же время дает женщинам «инструменты, благодаря которым они [противостоят] патриархату…  Женщины, у которых я брала интервью [на о. Ява, в Индонезии],  предпочитали работу на «глобальных потогонках» деревенским рисовым полям».

Крайний полюс этого спектра мнений представляет, пожалуй, мнение Шелли Фельдман, изучавшей экспортно-производственные заводы Бангладеш. Она скептически относится к примитивным выкладкам «экономического детерминизма». Фельдман критикует феминистских исследовательниц, которые не могут признать за женщинами способность делать собственный выбор.

Она доказывает, что жительницы Бангладеш, которым посвящен ее труд, находятся под влиянием не внешних факторов (вроде программ структурного развития, приватизации и либерализации экономики),  а личного выбора, что «обусловлено и становится возможным благодаря сложным и противоречивым жизненным историям женщин».

Однако аргументация Фельдман, похоже, основывается на упрощенной дихотомии: либо женщины Бангладеш руководствуются в своих поступках частными аспектами их собственных жизней и нужд, либо они выдавливаются в сферу оплачиваемого наемного труда  политикой правительства и текстильными фабриками. Очевидно,  эти факторы тесно взаимодействуют между собой, однако без упоминания политики структурной перестройки  легко прийти к абсурдному предположению, будто сами крестьянки магическим образом создали ЭПЗ.

Возможно, эти исследовательницы, используя феминистскую оптику двадцать первого века (рассматривающую работу как путь к освобождению), приравнивают недавно пролетаризированных работниц Глобального Юга к «лоуэлльским девушкам» из Массачусетса девятнадцатого века, которые переместились со своих ферм на первые американские текстильные фабрики. Благодаря суровым условиям работы (если сравнивать с их коллегами из английского Манчестера) девушки Лоуэлла выработали и рабочую, и феминистскую сознательность.

Нет сомнений, что работа на фабриках ЭПЗ, обеспечивающая молодых женщин независимым доходом, может иметь освободительный эффект. Эти женщины идут путем, предсказанным Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом: вместо выполнения неоплачиваемой и истощающей работы на ферме, объекта феодального и патриархального контроля, они устраиваются на фабрики, что дает в перспективе экономическую автономию и осознание собственных возможностей. Но теория иногда расходится с практикой, особенно учитывая тяжелые условия, в которых работает большинство женщин в ЭПЗ.

Условия эти могут различаться от страны к стране, но почти никогда они не соответствуют государственному трудовому законодательству. Согласно отчету Международной конфедерации свободных профсоюзов от 2004 года, работодатели не брезгуют никакими методами, препятствуя попыткам объединения и преследуя профсоюзных активистов.