Источник: https://a-dworkin-ru.livejournal.com/17062.html Перевод главы "Preface to the Paperback Edition of

Our Blood

" из книги "Letters from a War Zone".Оригинал перевода можно найти здесь.

Огромное спасибо caballo_marino за редакторскую правку.

«Наша кровь» разошлась и больше не переиздавалась как в Соединенных Штатах, так и в Британии.

«Наша кровь» — книга, родившаяся в непростых обстоятельствах. Суть проблемы заключалась в том, что мои работы никто не хотел брать в печать. А потому я решила обратиться к ремеслу оратора и начала выступать с речами — и это были не импровизированные размышления вслух или излияния чувств, но тщательно подготовленная проза, призванная информировать, убеждать, будоражить умы, подталкивать к осознанию, санкционировать гнев. Я сказала себе, что если издатели не хотят публиковать меня, должен найтись способ обходиться без них. Так родилось решение писать, обращаясь к своей аудитории напрямую, и под собственный голос. Это был вынужденный шаг: иной возможности зарабатывать писательским трудом мне не оставили. Причину моих злоключений я видела в администрации издательского дела: мужчины-управленцы, принимавшее все ключевые решения, робкие и безгласные женщины-редакторки, рецензенты-женоненавистники — именно они стояли между мной и публикой, в первую очередь, женщинами-читательницами. Издательский бизнес устроил мне полномасштабную блокаду, и я намеревалась найти возможность ускользнуть из нее.

В апреле 1974 года вышла из печати «Ненависть к женщинам», моя первая работа по феминистской теории, изданная в карманном формате. Неприятности начались еще до ее публикации: периодические издания давали мне отвратительные журналистские задания. Мне предлагали хорошие деньги за статьи, содержание которых было заранее расписано за меня редактором до малейшей детали. Все они касались женщин, секса или наркотиков. Все они были дурацкими и отменно лживыми. К примеру, мне обещали 1500 долларов за статью о том, почему женщины среднего класса частенько балуются амфетаминами и барбитуратами. Я должна была написать, что это увлечение наркотиками являет собой гедонистский бунт против гнетущих условностей стерильной жизни домохозяйки, что женщины таким образом пытаются расшевелиться, словить кайф, сменить свой унылый образ существования на что-то более волнующее. Я сказала редактору, что амфетамины женщинам нужны, скорее всего, для того, чтобы осилить еще один беспросветный день, а барбитураты — чтобы продержаться еще одну невыносимую ночь. Я предложила — любезно, как мне показалось, — расспросить самих женщин, зачем они их принимают. В ответ мне ясно дали понять: в статье

будет

говориться, что все дело в желании поразвлечься. От задания я отказалась. И хотя это может показаться этакой бесшабашной забавой бунтарского толка — говорить этим гребаным чинушам, чтобы они засунули себе в задницу свои пригоршни долларов, — но когда ты бедна, как я была в то время, веселого в этом мало. Напротив, это очень тягостно.

Только шесть лет спустя мне, наконец, удалось выручить половину этой суммы за статью в периодическом издании — больше, чем я когда-либо получала за журналистскую работу. У меня был шанс принять правила игры и встроиться в систему, но я пренебрегла им. В своей неопытности я и понятия не имела, что литературное поденщичество — единственная возможность как-то выживать в этом бизнесе. Во мне же жила наивная вера в «литературу», «принципы», «политику», «способность талантливых произведений влиять на жизни людей». Исполненная чувства благородного негодования, я отказалась написать ту статью, а затем и другие. Это негодование принесло мне славу скандалистки и стервы — репутация, лишь подкрепленная последующими боями с редактором за содержание «Ненависти к женщинам»; репутация, которая следовала за мной повсюду и вредила мне — не тем, что ранила мои чувства, но тем, что отняла у меня возможность зарабатывать на хлеб. Я им, в конце концов, не «дамочка», не «литературная дама» и не «милая девочка». Как и любая другая женщина. Моя этика, мои политические взгляды, мой стиль — все это наложилось друг на друга, превратив меня в неприкасаемую. От девушек ожидается, что они будут соблазнительно прикасаемыми — как на поверхности, так и под нею.

Я надеялась, что публикация «Ненависти к женщинам» принесет моему писательскому таланту признание, а с ним придет и возможность размещать серьезные работы в серьезных изданиях. Я ошибалась. Выход в свет «Ненависти к женщинам», которому я радовалась как дитя, стал началом упадка, который продлился вплоть до 1981 года, когда была опубликована «Порнография: мужчины обладают женщинами». Сказать, что издателю «Ненависти к женщинам» книга не нравилась, было бы серьезным преуменьшением. К примеру, нельзя было писать «женщин насилуют». Вместо этого полагалось говорить: «иногда по пятницам неизвестные субъекты насилуют женщин с зелеными глазами, ногами разной длины, волосами в зубах, пуделями на руках и пристрастием к пассерованным овощам». Это было сущим наказанием. Мне казалось, у меня есть право говорить то, что я считаю нужным. Мои желания не были особо экстравагантными: я черпала материал в истории, примерах из жизни, личном опыте. Я воспитана на почти исключительно мужской литературной традиции, и традиция эта, при всех ее недостатках, не учит жеманству или трусости: писатели, которыми я восхищалась, были брутально прямолинейны и не слишком-то вежливы. Я не понимала, что даже как писательница должна быть хрупкой и деликатной, полагаться на интуицию, писать о личном, обращаться к внутренним переживаниям. Я претендовала на публичный мир действия, а не личный мир чувств.

Подобное притязание в столь неподходящей для женщины сфере было воспринято как свидетельство того, что я слишком много о себе возомнила — или, как сказали бы в былые времена, повредилась рассудком. Да, я была наивна. Я забыла свое место. Я знала, против чего бунтовала в жизни, но и представить себе не могла, что литература скована все теми же дурацкими ограничениями, теми же абсурдными правилами, теми же жестокими запретами. [1] Расправиться со мной было несложно: я ведь была стервой, а потому продажу моей книги начали саботировать. Издатель просто-напросто отказывался выполнять заказы на нее, так что книжные магазины, пытавшиеся закупить ее для продажи, оставались ни с чем. Литературные обозреватели игнорировали ее, обрекая меня на неизвестность, бедность, провал. Первая речь в «Нашей крови» («Феминизм, искусство и моя мать Сильвия»), написанная еще до выхода в свет «Ненависти к женщинам», проникнута чувством глубокого оптимизма, наполнявшим меня в ту пору. К октябрю, когда была завершена вторая речь в этой книге («Отвергая сексуальное “равенство”»), я начала понимать, что попала в переплет, хотя все еще не догадывалась, как трудно мне придется.

Речь «Отвергая сексуальное “равенство”» была написана для конференции по вопросам сексуальности, которая проводилась Национальной организацией женщин в Нью-Йорке 12 октября 1974 года. Моя речь была заключительной в трехчасовом марафоне выступлений на тему секса: докладчицы рассказывали о своем сексуальном опыте, чувствах, ценностях. В аудитории сидело 1100 женщин; мужчин среди них не было. Когда я закончила говорить, зал вскочил с мест; женщины плакали, аплодировали и кричали. Овации длились около десяти минут. Этот вечер стал одним из самых мощных переживаний в моей жизни. Многие мои выступления и прежде встречались стоячими овациями, само по себе это не было чем-то новым; но никогда прежде мне не приходилось выступать перед столь обширной аудиторией, и идеи, прозвучавшие в моей речи, довольно сильно противоречили тому, что было сказано до меня. А потому такой успех потряс и ошеломил меня.

Реакция прессы тоже была ошеломительной. Одно нью-йоркское еженедельное издание разместило две разгромные статьи. Первая из них была написана женщиной, которая хотя бы побывала на моем выступлении. Там выражалась уверенность, что если мои идеи будут взяты на вооружение, мужчины просто-напросто перемрут от спермотоксикоза. Другую статью написал мужчина, который на конференции не присутствовал и речи не слышал, но подслушал, что говорили о ней женщины в коридоре. То, что он узнал, привело его «в ярость». Он не мог перенести самой возможности того, что «женщина может счесть мазохистским согласие, данное ею ради моей сексуальной разрядки». Это и было «опасностью, которую представляет собой идеология Дворкин». Ну, предположим. Но оба они безобразно извратили смысл того, что я говорила на самом деле. Многие женщины, в том числе несколько довольно известных писательниц, написали в редакцию письма с протестом против несправедливости и неправдивости этих статей. Ни одно из этих писем в печати не появилось. Вместо них опубликовали письма мужчин, с речью знакомых понаслышке. Один из них сравнил ее с «окончательным решением еврейского вопроса» Гитлера. В своем выступлении я поставила два слова — «вялый» и «пенис» — одно за другим: «вялый пенис». Эти слова и породили такую бурю негодования, нанесли оскорбление столь тяжкое, что потребовалось сравнение с геноцидом. Ничего из того, что я говорила о женщинах, упомянуто не было, даже вскользь, хотя именно они были основной темой лекции.

Вышеупомянутое издание с тех пор не опубликовало ни одну из моих статей, не разместило рецензии ни на одну из моих книг, не осветило ни одну из моих речей, хотя некоторые из них получили в Нью-Йорке широкий отклик. [2] Ярость, которая пронизывала эти статьи, просочилась и в издательские круги, и мои работы повсюду встречали отказ. По всей стране публика, состоявшая как из женщин, так и из мужчин, все так же поднималась с мест и аплодировала; однако журналы, которые, казалось бы, должны были обратить внимание на политическую писательницу вроде меня или на заслуживающие упоминания события вроде моих выступлений, отказывались признать мое существование. Двумя самыми видными исключениями стали «Ms.» and «Mother Jones».

Через несколько лет после своей публикации «Ненависть к женщинам» удостоилась звания феминистской классики. Лестность такой репутации будет понятна только тому, кто, как и я, преклоняется перед «В защиту прав женщины» Мэри Уолстонкрафт и «Женской Библией» Элизабет Кэйди Стэнтон. Это была высокая честь. Своим выживанием «Ненависть к женщинам» обязана феминисткам и только им. Феминистки оккупировали кабинеты издателя «Ненависти к женщинам», требуя ее публикации. Филлис Чеслер обратилась ко всем известным писательницам-феминисткам с просьбой написать что-нибудь в поддержку книги, и те откликнулись с впечатляющей щедростью. Феминистские газеты сообщали о замалчивании книги. Феминистки, работавшие в книжных магазинах, опустошали оптовые склады и забрасывали издателя заявками на нее. Факультеты женских исследований ввели ее в свои программы. Женщины передавали книгу из рук в руки и, когда им удавалось ее найти, покупали по два, три или четыре экземпляра в подарок подругам. И, хотя издатель «Ненависти к женщинам» в разговоре со мной и назвал книгу «посредственной», это давление в конечном итоге привело к тому, что в 1976 году вышло ее второе издание: 2500 еще не переплетенных экземпляров из остатков предыдущей партии были оформлены в мягкий переплет и отправлены в продажу — по крайней мере, на словах. Проблемы с реализацией тиража на этом не закончились, и книжные магазины, сообщавшие о том, что книга хорошо расходится, когда есть в наличии, месяцами ждали свои заказы. На сегодня вышло уже пятое издание «Ненависти к женщинам» карманного формата. Эту книгу не постигла участь многих других почивших в забвении трудов женщин-писательниц лишь благодаря упорству и предприимчивости феминисток. В каком-то смысле это вдохновляющая история, поскольку служит примером того, чего может добиться активизм даже в диком мире американского книгоиздательства.

Однако двери издательских домов все еще были для меня закрыты, а с ними и возможность зарабатывать писательским трудом. А потому я начала разъезжать по стране с чтением лекций. Я выступала перед женскими группами, которые по окончанию выступлений пускали по рядам шляпу, чтобы собрать для меня денег, в университетах, где студентки с боями выбивали для меня сотню-другую долларов, на конференциях, где женщины продавали футболки, чтобы заплатить мне. На написание каждой речи уходили недели и месяцы. Я отправлялась в долгие, изматывающие поездки на автобусе ради работы на один вечер и спала где придется. С моей бессоницей все равно долго не поспишь. Женщины делили со мной кров, еду и самое сокровенное. На своем пути я повидала самых разных женщин в самых разных жизненных обстоятельствах: добрых и злых, отважных и запуганных. И не было такого преступления, такого унижения, которое не коснулось бы этих женщин — и я слушала.

Речь «Зверское преступление изнасилования и парень по соседству», вошедшая в эту книгу, неизменно производила одну и ту же реакцию: женщины начинали рассказывать мне о своих изнасилованиях. Истории их жизней проносились передо мною одна за другой: женщины, которые были изнасилованы у себя дома, в машине, в переулке, в классной комнате, одним мужчиной, двумя мужчинами, пятью мужчинами, восемью мужчинами; женщины, которых избили, подпоили, резали ножом, искалечили; женщины, которые спали, сидели с детьми, отправлялись на прогулку или в магазин, шли на учебу или возвращались домой, работали в своем кабинете, в заводском цеху или в складском помещении; девушки, девочки, пожилые, худые, толстушки, домохозяйки, секретарши, проститутки, учительницы. Это было выше человеческих сил. Я перестала выступать с этой речью: мне казалось, она меня убьет. Я узнала то, что должна была знать — и больше, чем могла вынести.

Жизнь на колесах была утомительной мешаниной хорошего и плохого, нелепого и величественного. Вот довольно типичный пример: я выступала с речью под названием «Первопричина» (последняя глава в «Нашей крови», моя любимая) в день, когда мне исполнилось 29 лет. Я написала ее в подарок самой себе. Лекция проводилась по приглашению одной политической группы из Бостона, они же брали на себя доставку и размещение на месте для меня и — поскольку это был мой день рождения и мне хотелось провести его со своими близкими — моего друга и нашей собаки. Я предлагала перенести выступление на другое время, но они решили не менять планы и настояли, чтобы мы ехали как есть — всем семейством.