В Японии 1880-х годов люди начали с неудовольствием отмечать, что среди молодых женщин появилась новая необычная манера выражаться [1]. Японские девушки конца XIX века подверглись со стороны старших таким же порицаниям, как современные англоговорящие подростки, постоянно вставляющие в свою речь «like» и «y'know» (соответствующие русским «типа» и «прикинь»). Речь молодых японок пестрила словами-паразитами «teyo» и «dawa». Критики присвоили этому стилю название «язык школьниц».

В те времена школьницы были новой для Японии социальной группой. До 1879 года лишь немногие девочки ходили в школу, и там их учили по той же программе, что и мальчиков. Они даже носили такую же, как у мальчиков, школьную форму. Однако в 1879-м император постановил, что девочки должны ходить в отдельные школы. Согласно новому указу, они должны были получать особое, женское образование, которое бы готовило их к будущей роли примерных жен и мудрых матерей.

На заре перемен приобрела популярность художественная литература, героинями которой были школьницы. Эти произведения чаще всего писались мужчинами и имели нравоучительный характер. В них противопоставлялись серьезные и интеллектуально развитые хорошие девочки — те, что стремились стать примерными женами и мудрыми матерями, — и легкомысленные плохие девочки. Моральные несовершенства отрицательных персонажей подчеркивались, помимо всего прочего, частотой появления слов «teyo» и «dawa» в речи, написанной для них авторами-моралистами. В противовес им благонравные персонажи вообще не произносили эти междометия. В этом случае мы имеем дело с искусственной нормой поведения, созданной в художественной литературе до того, как реальные школьницы выработали собственную манеру выражаться. Однако со временем жизнь стала подражать искусству. Настоящие школьницы, начитавшись рассказов о жизни своих сверстниц, принялись употреблять междометия так же часто, как их вымышленные двойники.

Почему привычка, выдуманная писателями-мужчинами, оказала такое влияние на поведение молодых особ? Возможно, потому, что многим девочкам идеал примерной жены и мудрой матери казался слишком чужим, как бы настойчиво его ни пропагандировали преподаватели. Когда они читали рассказы из жизни девочек-школьниц, то отождествляли себя с отрицательными героинями, с девочками, не удовлетворявшими идеалу. Принимая стиль речи этих персонажей, школьницы подняли своеобразный бунт. Они считали хороших девочек скучными, а плохих — «крутыми».

Функциональность и мода

Миф о Марсе и Венере обычно объясняет наличие особенностей в речи мужчин и женщин тем, что представители каждого пола ведут себя так, как им подсказывает их природа. Согласно мифу о Марсе и Венере, манера говорить, присущая мужчинам и женщинам, напрямую отражает более глубокие различия в способностях, которые представители каждого пола получают при рождении. В частности, миф утверждает, что сознание мужчин создано для действий, а сознание женщин — для разговоров, что с точки зрения психологических особенностей мужчины склонны к соперничеству, а женщины — к сотрудничеству, что по своей функции речь мужчин предназначена для обмена информацией, а речь женщин — для установления связей.

Однако подобная связь языка и пола не в состоянии объяснить вторжение «teyo» и «dawa» в язык японских девушек девятнадцатого века. «Язык школьниц» точно не может считаться образцом сотруднического отношения к окружающим, сочувствия или, по меньшей мере, учтивости. Напротив, этот стиль речи называли бунтарским и грубым. Также частое использование слов-паразитов не имело явного значения для процесса коммуникации. Это поветрие уходило корнями в художественную литературу, авторами которой были мужчины. Из художественной литературы его почерпнули отдельные девушки-школьницы, а остальные их сверстницы принялись перенимать модные словечки. По сути дела, это была мода, которая распространялась во многом таким же способом и по тем же причинам, что и любая другая модная тенденция.

Приживется ли нововведение и в какой среде оно приобретет популярность, во многом зависит от статуса людей, первыми взявших его на вооружение. Если самые «крутые» девочки класса начинают носить одежду того или иного стиля или разговаривать тем или иным образом, то весьма возможно, что вскоре эти особенности переймут другие девочки, желающие стать такими же «крутыми». В то же время манеры могут и не перениматься. Они даже могут встретить активное сопротивление со стороны тех, кто не хочет быть похожим на самых модных девочек класса. Лингвист Мэри Баколц изучала группу «девочек-ботаников» из Калифорнии, которые резко и сознательно противопоставили себя всему, что их более продвинутые сверстницы считали проявлениями «крутости». Они использовали очень правильный язык, придерживаясь официального стиля, чтобы показать, насколько высоко они ценят знания и интеллект. В то же время они избегали сленговых выражений, пользовавшихся почетом у других девочек-подростков [2]. Точно так же в Японии 1880-х годов должны были существовать школьницы, не принявшие моду на «teyo» и «dawa». При этом понятно, что большинство мальчиков также не включали эти слова в свою речь, так как эта мода была тесно связана с девочками.

Объяснять различия в употреблении «teyo» и «dawa» мальчиками и девочками, отслеживая глубинные различия в сознании мужчин и женщин, — все равно что объяснять, почему одни дети любят носить джинсы в обтяжку, а другие предпочитают мешковатые штаны, тем, что выбор одежды заложен в их сознание с рождения. Покрой джинсов зависит от моды, он не имеет функционального значения. Джинсы не отражают способностей человека, который их носит, как и не передают его психологических особенностей. Скорее они указывают на самоидентификацию своего хозяина в качестве члена одного сообщества и неприятие им другого сообщества. Каждые несколько лет стили одежды уходят в прошлое, и совсем скоро дети будут использовать другие средства для того, чтобы указать на свою социальную принадлежность.

Стили речи не меняются настолько быстро, как мода на одежду, но, так же как одежда, языковые средства могут стать символами, указывающими на связь с той или иной группой. В случае с мужчинами и женщинами механизм действия этих символов чрезвычайно сложен. Различия в речи, являющиеся гендерными по своей сути, не обязательно становятся результатом применения языка с целью указать на пол говорящего. Очень часто они появляются в речи оттого, что говорящие передают при помощи языка другие социальные связи.

Отличники и хулиганы

До того как она перевела свое внимание на детей, вступающих в подростковый возраст, с которыми мы встретились в главе 4, социолингвист Пенелопа Экерт изучала учащихся более старшего возраста в пригородной средней школе на окраине Детройта. В ней, как и во множестве других американских средних школ, социальная жизнь учеников строилась вокруг противопоставления двух групп. Их представителей называли отличниками и хулиганами [3].

Отличники — это ученики, которым близки школьные ценности, согласующиеся с ценностями среднего класса: они усердно учатся, надеясь получить хорошие отметки, болеют за школьные спортивные команды или играют в них. Отличники с энтузиазмом включаются во внеклассную работу: организуют танцевальные вечера и представляют свои классы на студенческом совете. Хулиганам, наоборот, далеки идеалы среднего класса, и центр их жизни находится за пределами школы: их больше привлекает культура соседнего города.

Существует много способов отличить отличников от хулиганов. Они по-разному одеваются, проводят время в разных частях школы и, что неудивительно, разговаривают по-разному. Детройт — один из городов Соединенных Штатов, где произношение некоторых гласных звуков находится в процессе изменения. Лингвисты называют это явление сдвигом гласных северных городов. В речи носителей языка, принявших новые нормы произношения, слово «lunch» (обычно произносится как «ланч») звучит как «лонч», а слово «cod» (треска, обычно произносится как «код») звучит примерно как «кэд». Когда Экерт проанализировала частотность употребления этих гласных в речи учеников средней школы, она обнаружила связь старых и новых норм произношения и группы, к которой принадлежат те или иные ученики. Отличники оказались более консервативны и придерживались старой манеры произношения. А хулиганы, в большей степени ориентированные на городские нормы, гораздо чаще использовали новые гласные звуки. Кроме того, существовали и гендерные различия. Внутри каждой группы наибольшую активность в употреблении гласных, ставших отличительной характеристикой и того, и другого сообщества, проявляли девушки.

Объяснение этого феномена основано на тщательных наблюдениях за социальной жизнью в средней школе. Экерт утверждает, что юноши зарабатывают высокое положение среди сверстников, показывая свои достижения в тех занятиях, которые пользуются уважением в сообществе. К примеру, среди отличников наиболее значительное место занимают юноши, отличающиеся в спортивных соревнованиях. Хулиганы уважают крепких молодых людей, умеющих постоять за себя в драке. Статус девушек, в противоположность статусу юношей, не зависит от их личных достижений. Разумеется, среди отличников есть девушки, проявившие себя как талантливые спортсменки, а среди хулиганов — девушки, умеющие хорошо драться. Однако эти способности не приносят им того же почета, который получили бы юноши, наделенные этими же качествами. Положение девушек в кругу сверстниц больше определяется их внешностью, чертами характера и статусом юношей, с которыми они встречаются.

Возможно, кто-то не заметит связи между вышесказанным и тем, почему девушки более активно употребляют гласные, присущие сообществам отличников и хулиганов. Однако Экерт настаивает, что девушки из-за их маргинального положения в каждой из групп вынуждены чаще прибегать к символическим средствам, указывающим на их принадлежность к сообществу. Они не могут утвердиться в качестве «нормальных» отличников или «нормальных» хулиганов таким же образом, как юноши, то есть при помощи действий. Следовательно, им приходится показывать близость к своему сообществу, уделяя больше внимания символике отличников и хулиганов, включающей стили одежды и произношение гласных. Здесь можно провести параллель с женщинами-парламентариями, которых мы обсуждали в главе 7 и которые более скрупулезно соблюдают правила парламентских дебатов, чем мужчины, с тем чтобы показать свое знание принципов работы этого института и выказать уважение к нему.

В исследовании Экерт язык девушек-отличниц был более консервативным, в то время как девочки-хулиганки проявляли большую приверженность новейшим течениям. Представление о том, что женщины больше склонны к сохранению старых правил языка, чем мужчины, — популярный стереотип, и в его существовании часто находят отражение таких черт женского сознания, как осторожность и конформизм. Ясно, что этот подход неправомочен, так как перед нами равное количество девушек, отличающихся от сверстников мужского пола большей консервативностью и большей степенью новаторства в языке. Многие исследователи пришли к выводу, что подобная ситуация является нормальной: и среди взрослых, и среди подростков представительницы женского пола обычно находятся на полюсах консерватизма и новаторства. Таким образом, конечным выводом будет не то, что женщины консервативнее мужчин, и не то, что женщины больше склонны к новаторству, чем мужчины, а то, что женщины доводят общую тенденцию, присущую некоторому сообществу, будь то консерватизм или новаторство, до более крайних пределов, чем мужчины.

Зачем женщинам впадать в крайности? С точки зрения Экерт, речь женщин является отражением их понимания, что о них судят по свойственному им стилю, а не по личным достижениям. Если в этом поведении и можно усмотреть какую-либо «врожденную» тенденцию, то это свойство, присущее обоим полам: вкладывать больше сил в то, от чего можно получить больше пользы.

«Магазинный язык»

В главе 4 я привела пример разговора между пятерыми молодыми людьми, в котором то и дело встречались высказывания наподобие следующих: