https://a-z.ru/women_cd1/html/klimenkova_b.htm
В 80-е годы на страницах научных журналов начали все чаще появляться заявления, которым, казалось, не место в теоретическом обсуждении: «То, что мы имели ранее и к чему привыкли — это было мужское изучение мужской науки»[3, с. 30], «Наука и патриархат в настоящее время представляют собой институты, взаимно усиливающие друг друга… Наука развивает такие данные, которые легитимируют патриархат… Наука обоснована воззрением, которое дает привилегии евро-американским мужчинам, и это происходит уже на протяжении последних четырех веков»[25, с. 254] и т.д. Как это расценивать? Как «сердитое брюзжание», выражение недовольства женщинами, которым в науке «не улыбнулось счастье», или за этим стоят более серьезные проблемы?
На первый взгляд кажется, что существующее сейчас представление о так называемой «половой дискриминации» как о явлении правовом (в крайнем случае социальном) было бы странно переносить еще и в сферу «объективного знания», каковым является наука. Сразу же вспоминается известная сентенция о том, что «нет “женской” или “мужской” литературы, а есть только хорошая или плохая»; — можно сказать, что в еще большей степени нет и не может быть особой “женской” науки, что наука как по своему «предмету» (выявлению «объективных условий» существования мироздания), так и по применяемым в ней методам, отличающимся особой теоретической строгостью, не может иметь отношения к «вопросам пола».
Такая позиция основана на убеждении, что наука действительно изучает «объективную реальность» (и постоянно приближается к «истине»), что представление об объективности и научности можно защитить лишь в том случае, если ученый остается не заинтересованным, т.е. его не затронули никакие культурные и политические импликации его работы. Хотя эта позиция была уже неоднократно и убедительно раскритикована, однако она все еще негласно принимается (в том числе и самим научным сообществом). В этом отношении, на наш взгляд, интересно ознакомиться с некоторыми соображениями, предложенными феминистскими теоретиками в 70-80-е годы, сохранившими свою актуальность и по сей день.
Так, они обращают свое внимание на то, что наука не является полностью «стерильным мероприятием», а опирается на ряд предпосылок, которые укоренены в «культурных очевидностях», в том числе такие, как:
Природа (а под этим нередко подразумеваются также человеческие существа женского пола) существует для того, чтобы служить «человечеству»,
Иерархичность и соревновательность — основополагающие формы взаимоотношений в природе и человеческом обществе и, следовательно, неустранимы,
Научное исследование может получить абстрактные, абсолютные истины о природе (курсив мой — Т. К.) [25, с. 254] и т.д.
Не правда ли, есть основания полагать, что такого рода посылки косвенно могут способствовать тому, чтобы наука утверждала положение не нейтральное в гендерном отношении? Чтобы проанализировать, как складывается такое положение, обратим внимание на то, что современная наука построена не столько по типу понимания процессов, сколько организации контроля над ними. Стремление именно «контролировать» является одной из наиболее глубоких составляющих нашего культурного режима. В этом смысле наука, помимо всего прочего, является еще и способом осуществления власти продуцировать познание, работающее для вполне определенных целей [25, с. 254].
Наиболее ярко эта ситуация прослеживается в гуманитарном знании. Стоит только обратиться к проблеме и оказывается достаточно легко показать, что научные теории были и сейчас остаются во многом написанными мужчинами, о мужчинах и для мужчин [24, с. 30]. Другой вопрос, что в общественном сознании это до сих пор еще не вызывает удивления. Существует некий “male stream”, который направлен в сторону от вопросов, относящихся к женщинам. Теоретики не «забывают» говорить о женщинах, а именно вытесняют их из реальности [1] [20, с. IX]. В этом отношении феминистские авторы упоминают множество способов, которые были применены в науке и позволили сделать эти темы невидимыми [14, с. 99-107].
Один из наиболее брутальных состоит в том, что женщин полностью игнорируют, они остаются за пределами рассмотрения, причем без всякого объяснения. Подразумевается, что наиболее важны именно те институты и те виды активности, в которых доминируют мужчины и которые рассматриваются в данном случае. Так, например, М. Вебер в ряде работ счел возможным структурно исключить женщин из своего рассмотрения на том основании, что фокусировался на социальных процессах и деятельности, в которых женщины принимали участие только косвенно (но эти косвеные включения тоже имели место!) [24, с. 31].
Есть другой вид исключения — когда женщины выпадают из обсуждения. Их при этом иногда упоминают, но только на уровне слов, в виде «бледной тени», так, что они могут и не присутствовать вообще. Например, большинство политических теорий до XX века откровенно исключало женщин из своего рассмотрения [20, с. 32]. При таком понимании, в принципе невозможно, представить социальную и политическую теорию о Человеке вообще, тем не менее, именно это и декларировалось.
Еще один способ сделать женскую тему и женщину невидимой состоял в том, что о параметрах женской жизни говорилось только в смещенной форме. В этом случае женский опыт интерпретируется только в категориях, подразумевающих мужчин. Примером может служить описание Энгельсом дискриминации женщин как классового притеснения: при этом он не замечал, что домашний труд представляет собой услуги, которые все женщины оказывают всем мужчинам (т.е. по гендерному признаку), кроме того домашний труд женщин он рассматривал как непроизводительный. В результате чего женщины оценивались, исходя из тех отношений к средствам экономического производства, которые в то время были характерны для мужчин.
Широко применяется также практика деконтекстуализации, изымания женских проблем из контекста — практика абстрагирования от реальных людей и событий. Она приводит к тому, что в результате возникают генерализации типа «Человек», «Общество» и т.д. Такая практика опирается на представление о том, что теоретик пользуется здравым смыслом в отношении мира и реальности, что его ценностная установка определяет, что должно стать предметом абстрагирования, а что — нет, т.е. — мужское или женское бытие должно полагаться как не имеющее значения для формирования «человеческого». Всегда предполагается, что абстрагируются как от того, так и от другого, но на деле (что не трудно показать) имеет место ориентация на мужской опыт. Мужское выдается за базис и основу Абстракции, Существования, Универсального, а женское, в свою очередь, приобретает черты случайного, другого [24, с. 35].
Однако наиболее часто встречающейся техникой исключения женщины из теоретического рассмотрения является натурализация. Андроцентристское сознание имеет обычно делит универсум на множество дуализмов, одним из которых является дуализм «природа»\«культура». Женщина оказывается тут на стороне «природы». В этом случае, считается, что далее уже ничего объяснять нужно, поскольку то, что «от природы» уже просто «дано». Так, например, «дана» проблема воспроизводства у Маркса. Поскольку предполагается, что воспроизводство людей определяется именно «через природу», оно уже этим выбрасывается из анализа, рассматривается как социально изменяющееся, и, таким образом, не имеет отношения к обществу и истории [24, с. 37].
Другим примером «натурализации» может служить известное представление о «естественном мужчине» и «естественной женщине» Ж. — Ж. Руссо. «Естественный мужчина» у него являет собой естественное природное состояние в том смысле, что он независим от других людей и равен им в природном смысле, а «естественная женщина» определяется совсем по-иному — через ту роль в патриархатной семье золотого века, которая ей приписана: а там она отодвинута на второй план, подчинена, на этом основании ее «естественность» сводится к качествам скромности, стыдливости и т.д. [15, с. 401-402].
Такое применение аргументов «от природы», в свою очередь, приводит к маргинализации женщины. В результате чего женщину, если и включают в рассмотрение, то на условиях ее некоей фундаментальной аномальности — понимают ее как исключение из правила, а нормой полагается «мужское». Развивая положения этой логики, тот же Ж. — Ж. Руссо рассуждал далее, что основные человеческие ценности — «свобода» и «равенство» никакого отношения к женщинам не имеют, поскольку контракт о «свободе» и «равенстве», по его мнению, заключили между собой только мужчины.
Мы здесь перечислили только некоторые из способов исключения женщин из поля зрения науки, а именно те, которые «лежат на поверхности». При этом есть достаточное количество и других, менее очевидных. К их числу относится ряд методов, наиболее характерных для различных видов социального научного знания.
Так, историками феминистской ориентации давно было замечено, что традиционный вариант истории почти без исключения основывался на опыте мужчин, что спровоцировало ряд патриархатных последствий в исторических работах. Женщины оказались практически невидимыми по самому объекту изучения, просто потому, что mainstream (основной поток) такой «истории» был помещен в сферу публичного, откуда они были исключены [11, с. 20]. Кроме того, здесь чрезвычайно важно и то, что в историческом познании весьма значительной оказалась роль самого исследователя. Что же представляет собой фигура такого Историка? Предполагается, что это — «человек высокой пробы», т.е. бесстрашный, свободный мыслитель, который готов вопрошать даже то, что твердо установлено, облеченный полномочиями детектива и судьи в том, что называется «судом истории», обязанный проверять не только те гипотезы, которые «за», но и те, которые «против», предполагается также, что «он» инстинктивно знает, как «правильно» привести вопрос к очевидности и т.д. Но, все мною перечисленное, это и есть перечень маскулинных качеств (не зря в русском языке вообще нет термина для обозначения женщины-историка). Неудивительно, что эти люди «видели» в истории только то, что они могли и хотели видеть. В результате такого подхода можно было, не идя против истины, по-другому озаглавить их труды: например, не «История рабочего класса», а «История мужского рабочего класса»» и т.д. [2, с. 179], хотя понятно, что это делалось непреднамеренно.
Для преодоления сложившешгося положения необходимо обратить внимание на то, что в истории имеют место события не только глобального значения (фиксирующие смену политических стратегий или изменения общественных формаций), но и события, относящиеся к таким «нетрадиционным темам», как домашнее хозяйство, различные модели организации населения, брак, фертильность, контроль над рождаемостью, диета, общественное здоровье, урбанизация, магия, поп-культура и т.д. [2, с. 180]. С появлением интереса к этим темам история «обнаружит» и женщин, откроет то, что феминистские теоретики называют «другой половиной» истории [13, с. 24]. Вместе с тем станет понятно, что женщины всегда являлись агентами истории.