Авторский перевод и редакция: подкаст «Своя комната»

Источник: *Оff our backs, August/September 1999, V.29; N.8 p. 7, Word Count: 2852

Читая постмодернистские теоретические тексты, я стала замечать некоторые логические провалы в теории постмодернизма. Я пыталась понять не только саму теорию, но и, что куда более важно, как она работает в современном мире — каковы эффекты постмодернистского мышления и теоретизирования в реальной жизни. Со временем стало ясно, что всеобъемлющий эффект постмодернизма заключается в том, чтобы заглушить голоса думающих и заставить их молчать как на личном, так и на политическом уровне. Я знаю, что это весьма возмутительное заявление, учитывая то, какое, на первый взгляд, первостепенное внимание в постмодернистской теории отводится голосам маргинализированных групп, голосам тех, кого раньше не слышали, и исследованию тем, ранее заглушаемых доминирующим дискурсом. Однако, углубившись в изучение того, как функционирует теория постмодерна, я обнаружила, что все эти утверждения — не более чем пустые слова. Судят по делам: важно видеть не то, что заявлено постмодернизмом, а то, как он на самом деле работает.

К любопытству в отношении постмодернизма меня привёл, в частности, опыт работы со стажёрками, в основном студентками старших курсов колледжей, в редакции журнала феминистских исследований “Off our backs”. В разгар рассылки писем, просроченных выпусков или другой утомительной офисной рутины я часто вовлекалась в дискуссии о феминизме со стажёрками. Чаще, чем мне хотелось бы, в ответ на свою точку зрения о каком-либо событии или теории я слышала: «Вы не можете так говорить». Обычно я отвечала: «Но я только что это сказала». Я не хотела хамить в ответ, напротив, я пыталась донести до них, что они могут выражать свое мнение без самоцензуры и чрезмерного нежелания говорить что-то, с чем остальные могут не согласиться. На самом деле мы можем излагать идеи ясно и конкретно, насколько бы дискуссионными они ни были. Другие могут с нами не соглашаться, но мы всё равно имеем право эти идеи озвучивать.

Одна из стажёрок должна была написать материал об античойсерах (anti-choice, антиабортники). Она оказалась в затруднительном положении, потому что считала, что «мы не можем говорить, что активисты против абортов не правы — просто у них своя точка зрения. Мы не можем однозначно назвать какую-либо точку зрения неверной». Она действительно запуталась в своей позиции по отношению к абортам после того, как услышала горячие убеждения противников выбора. Не то чтобы античойсеры её переубедили своими аргументами — это, по крайней мере, было бы честным заблуждением. Нет, это была её неспособность считать какой-либо аргумент более веским, чем другие, поэтому до тех пор, пока существуют противоборствующие позиции по любому вопросу, она, кажется, нигде не могла занять определенную позицию. Эту ситуацию я рассматриваю как кумулятивный эффект от влияния постмодернисткого академического образования на студенток в гуманитарной сфере. Они становятся неспособными занимать позицию даже в самых очевидных случаях.

Пришествие постмодернизма к господству в академической теории значительно воздействовало не только на гуманитарные науки, но и на феминизм, и на другие прогрессивные социальные движения. В постмодернизм заложены опасные зачатки — в первую очередь то, что эта теория поглотила некоторые ключевые идеи радикального феминизма и очистила их от политического содержания.

Подрыв идей радикального феминизма

Одной из главных идей постмодернизма стало то, что всё социально сконструировано: гендер, раса, класс, личные качества и т.д. Постмодернисты тщательно и болезненно разбирают каждый нюанс каждой социальной системы — всё, что было социально обусловлено и сконструировано. Особое внимание уделяется конструктам, проистекающим из определённых точек сложившегося социального порядка — закреплённых белыми богатыми мужчинами, которые будут поддерживать мировоззрение, подтверждающее и легитимизирующее их привилегированное положение. Эта идея не нова — радикальные феминистки пришли к пониманию всего этого много лет назад: социальные системы глубоко формируют и определяют человеческие жизни неочевидными нам способами — даже самые личные аспекты человеческих жизней, такие как гендерные роли, сексуальность или даже самоощущение.

Что на самом деле интересно, так это то, что постмодернисты выдают это за собственное инновационное открытие. Радикальные феминистки говорили об этом годами! И по классической патриархальной схеме обвинения в «обратной дискриминации» (а-ля Мэри Дэйли, см. Mary Daly, reversals and “reverse discrimination”) постмодернисты обвиняют радикальных феминисток в эссенциализме, то есть в вере в то, что гендер и другие качества являются врожденными. Это с точностью до наоборот противоположно тому, что всё это время говорили радикальные феминистки: если гендер сконструирован, то его можно переконструировать более справедливо. В чем радикальные феминистки расходятся с постмодернистами, так это в понимании того, насколько трудно будет изменить, переконструировать гендеры. Радикальные феминистки считают, что это изменение не только не произошло, но и в принципе не может произойти легко и просто — вот почему постмодернисты обвиняют нас в эссенциализме. Хотя различия не проистекают из биологических характеристик, разница в том, как социализируются мужчины и женщины, весьма существенна, и отсюда вырастает огромная разница между гендерами. Я думаю о постмодернистах как о разновидности феминисток из серии «ты-проделала-долгий-путь-детка», беспечно отрицающих, насколько глубоко пролегает патриархальная обусловленность и как глубоко укоренились патриархальные институты.

Подрыв парадигмы подчинённых

Вдобавок к поглощению и последовательной дискредитации идей радикального феминизма постмодернизм, заявляя о том, что он позволяет большему количеству голосов зазвучать, на самом деле заглушает все голоса, вынуждая сторонников этой парадигмы путаться и затыкать себя и в устной речи, и на письме.

Постмодернизм: хозяйские инструменты

Отличительным признаком постмодернистской теории является использование методов и инструментов, служащих укреплению существующего порядка. Несмотря на то, что постмодернизм якобы поддерживает радикальную политику, выступая против маргинализации и угнетения, инструменты постмодернистского мышления душат эти идеи в корне. Вот некоторые из инструментов с заглушающим эффектом.

Стиль письма. Хотя замысловатый стиль письма кажется слишком простым объектом для критики, нужно сказать, что даже высокообразованные люди вынуждены прорываться сквозь значения и нюансы, в избытке насыщающие постмодернистские тексты. Когда мне удалось пробиться сквозь болезненно плотные и неуклюжие тексты, которые, в целом, характерны для постмодернистских писателей, я обнаружила, что идеи этих текстов не были сложнее прогрессивных идей марксистских или феминистских теорий. Стиль письма постмодернистов более чем неудобный и запутанный — и это производит свой эффект. Как пишет Катя Михайлович в сборнике “Radically Speaking”: «Моей первой реакцией на постмодернистское письмо, а также реакцией многих женщин, с которыми мы это обсуждали, было усомниться в собственном интеллекте, в возможности понять и извлечь значение из этих текстов». Эффект (возможно, непреднамеренный, но, тем не менее, действенный) — это зародить у читательницы сомнения в себе, в своих интеллектуальных способностях, отбить у студенток желание теоретизировать по поводу своего собственного опыта и жизней и, тем самым вырабатывая связи между радикальными социальными теориями и политическим активизмом. Возможность создавать теории ложится на авторитеты — профессуру и прочих легитимированных интеллектуалов. Даже самые вдумчивые, с аналитическим умом студентки приходят к тому, что посмодернистская теория для них слишком сложна и недоступна.

Другой заметной чертой постмодернистского письма является показная нерешительность и избегание определённости в любых утверждениях. Тексты полны рефлексивных, сомневающихся скобок и эффектных риторических вопросов. Также там много «поднятия вопросов», «продвижения к теории» и «обращения к дискурсу» вместо точных утверждений. Утверждения часто просто исчезают из письма, квалифицируются как несуществующие. Новые термины сочиняются практически ежедневно (наверняка старые термины становятся слишком точными и понятными), что добавляет мистики и неопределенности относительно того, что же имеется ввиду. В конце концов, использование множественного числа в отношении практически всех существительных («дискурсы», «знания», «идентичности», «позиционности») еще больше запутывает текст.

Ирония в том, что этот обильный натиск постмодернистского словоблудия вряд ли сказал миру что-либо вообще. Шейла Джеффрис пишет в сборнике “Radically Speaking”: «постмодернистское феминистское письмо преимущественно занимается изысканиями на тему того, как тяжело писать или говорить». Конечным результатом всего этого является заглушение речи и невозможность занять откровенную позицию по какому-либо вопросу.

Разоблачение мета-нарратива. Для непосвященных, «мета-нарратив» — это объяснение чего-либо в виде обобщённой концепции, а не просто описание конкретной индивидуальной ситуации без каких-либо обобщений. В постмодернизме употребление ужасного «мета-нарратива» скорее всего означает замалчивание и подавление других голосов. Если вы хотите сказать нечто определенное, кто-то где-то с вами точно не согласится. А если вы говорите что-то, что никого не смущает и с чем согласны все, значит, наверняка вы не подвергаете сомнению статус кво (или что-то ещё, хоть немного важное). Однако было бы серьезной ошибкой сделать вывод, что самоцензура необходима потому, что, разговаривая, вы заглушаете других.

Другой функцией разоблачения мета-нарратива является эффективный подрыв лозунга «личное — это политическое». В постмодернизме личное становится исключительно личным, все всякой политики. Попытки создать связи между угнетенными индивидами или собраться для роста самосознания, показать, как личный опыт является отображением действия социальных сил, — все это интерпретируется как заглушение голосов других. Любая попытка сделать обобщение рассматривается как замалчивание и отрицание опыта тех людей, к кому неприменимо данное обобщение. Это игнорирование основного принципа концепции обобщения: разумеется, оно не может быть абсолютно правдивым для каждого члена группы — в конце концов, это же обобщение. Однако сами по себе исключения не опровергают валидность обобщения. Если я сделаю обобщение о том, что люди на дороге останавливаются на красный свет, конечно, найдутся и те, кто так не делают. Впрочем, мое обобщение всё равно останется довольно точным и полезным утверждением о человеческом поведении. С достаточной точностью оно будет описывать социальный феномен. Нелепо говорить, что обобщение неправдиво только потому, что некоторые люди не вписываются в него. Более того, такой подход сделает нас неспособными описать или хотя бы назвать самые очевидные социальные явления.

Общий эффект дискредитации «мета-нарративов» — удержать людей от возможности описания их социальных условий, от возможности обобщить их индивидуальный опыт, от возможности увидеть общие места в личном опыте, которые смогли бы мобилизировать их на то, чтобы рассматривать проблемы как политические, а не сугубо индивидуальные. Конечный эффект заключается в том, что многие студентки говорят «не могу сказать точно» даже о самых базовых вещах.

Разоблачение бинарных оппозиций. Бинарное мышление — это мышление в дуалистичных, взаимоисключающих категориях, таких как хорошо/плохо, мужчина/женщина и так далее. В постмодернистской мысли бинарные оппозиции рассматриваются как исключительное зло (что само по себе является неизбежной бинарной оппозицией). Некоторые теоретики говорят, что бинарные оппозиции лежат в корне всяческого угнетения, что без них одни люди не могли бы угнетать других. Но, к сожалению, без бинарных оппозиций мы также не сможем сделать однозначного утверждения. Чтобы сделать заявление, особенно политическое, требуется назвать одни вещи лучшими (или худшими), чем другие. Если мы избегаем бинарных оппозиций (к чему некоторые постмодернистские писатели умудряются приблизиться в своих закрученных неопределенных текстах), мы не сможем сказать, например, что освобождение лучше, чем угнетение, что кушать лучше, чем голодать, а быть здоровой лучше, чем больной.