Источник: https://a-dworkin-ru.livejournal.com/11819.html

Перевод предисловия к книге "Letters from a War Zone".Оригинал перевода можно найти здесь.

В прошлом я работала на ныне покойную поэтессу Мюриэл Рукайзер. Я неплохо печатала, но не слишком церемонилась с полями страниц и не очень-то жаловала заглавные буквы, а потому для написания деловых писем была мало пригодна. Я не могла заниматься архивированием документов, так как никогда не могла уразуметь, почему что-то должно храниться под одной рубрикой, а не под другой — на мой взгляд, не менее подходящей. Когда по просьбе Мюриэл я отправлялась разносить или забирать пакеты — по большей части рукописи, — то обычно вступала в политические баталии и яростные дискуссии с любым, открывшим мне дверь. Когда я шла в библиотеку подготовить для нее материалы, то сначала набирала все необходимое, подвергала его придирчивой инспекции, решала, что все это слишком скучно и просто не может быть тем, что она имела в виду, и возращалась с пустыми руками.

Я была худшей ассистенткой в истории человечества. Но Мюриэл терпела мои недостатки потому, что верила в меня как в писательницу. Как бы я не лажала, у меня была работа, кое-какая мелочь в кармане, теплое местечко, куда можно прийти, завтрак и обед, — столько, сколько мне было нужно. Для себя она уже решила терпеть до последнего: поддержать талантливую (по ее мнению) писательницу для нее было делом принципа. Мне кажется, она меня так никогда не уволила бы.

За свою жизнь Мюриел принесла немало огромных жертв как политике, так и писательству, но ни одна из них, думается мне, не обладала той же комической стороной, как ее неизменная поддержка меня. Из чувства сострадания и вины я уволилась.

Мюриэл устроила вечеринку по случаю выхода моей первой книги, «Ненависть к женщинам», и я думала, что дело в шляпе — теперь я писательница (что-то вроде архангельского чина) отныне и до скончания веков. Все, что она пыталась мне втолковать, было благополучно проигнорировано. Она пыталась объяснить, что самым важным качеством для писателя является упорство — не талант, не удача; упорство. Ты должна продолжать писать — не для того, чтобы создать блестящую, или выдающуюся, или просто прекрасно написанную книгу; но для того, чтобы не останавливаться, для того, чтобы продержаться в тяжелые времена. Упорство, — говорила она, — это то, что отличает писателя, который чего-то стоит, от писателя-однодневки.

На ее долю выпали и годы лишений. Надеюсь, ее история когда-нибудь будет рассказана. Это героическая история. Она знала, чего это стоит, продолжать писать наперекор всему — бедности, остракизму, и самое главное, обесцениванию. Она знала, насколько тяжелее быть женщиной. Она знала, что придется многое вынести и выстрадать — что тебя истерзают и согнут; но ты все равно должна продолжать писать — сквозь это, несмотря на это, из-за этого, в обход этого, внутри этого, под гнетом этого, черт побери.

Мне было двадцать шесть – двадцать семь лет. За свою жизнь я многое повидала, но в писательском деле все еще была невинной восторженной дурочкой. Писательство было для меня чем-то чистым, подлинным, волшебным; олицетворением как правды, так и силы, не запятнанным ничем низким или посредственным. Книги были сияющими, священными. Писатели казались героями совести, глубины чувств, искренности. Я и понятия не имела, что значит выживать в долгосрочной перспективе. Я не представляла себе, как это тяжело.

И сейчас, когда мне сорок один, правда в том, что я все еще помешана на писательстве. Я без ума от него. Я верю в него. Хотя теперь уже я знаю, как это трудно — писать несмотря ни на что.

Сказать, что я никогда не была осторожной писательницей, пожалуй, было бы преуменьшением. В определенном смысле, сейчас я еще более безрассудна, чем когда начинала — потому что теперь я знаю, чего это стоит, и не считаюсь с ценой. Я дорого заплатила за свое право писать о том, что считаю истинным. И хотя с одной стороны я ужасно страдаю от того презрения, с которым были встречены мои работы, с другой стороны, на каком-то более глубинном уровне, мне просто пох-й.

Именно это безразличие к боли — которая вполне реальна — и дает человеку возможность двигаться дальше вопреки всему. Ты либо усваиваешь спартанскую дисциплину, либо останавливаешься. Боль теряет всякое значение, становится не относящимся к делу фактором.

Писательство — профессия нелегкая и даже не очень-то благовоспитанная. Это не буржуазное баловство. Это не естественный результат смешения хороших манер и интеллекта, пропущенных через фильтр языка. Это стихия и страсть. Писатели обнажают изнанку общепринятых ценностей — той лжи, которая нужна обществу, чтобы и дальше сохранять существующее положение вещей, — а поэтому в поиске истины перед лицом запугивания им требуется безжалостность, а не уступчивость и стремление всем угодить.

Никакому обществу это не понравится и никакое общество не скажет за это спасибо. Мы думаем, что современные западные демократии другие, но это не так. Любое общество бросит все силы на уничтожение писателя, противостоящего или угрожающего любимому виду жестокости: в данном случае мужскому доминированию над женщинами.

Во время интервью и в разговорах с женщинами, которых я встречаю в своих поездках, мне часто задают вопрос, что такое мужество или что значит быть мужественной. Мне кажется, что мужество зачастую — это своего рода глупость, ограниченность, ужасающая нечувствительность к боли и страху. Писателям мужество такого рода необходимо. Мужчины-мачо романтизируют его. Я думаю, это частичная смерть души.

В этой книге собраны эссе и тексты речей, а также несколько интервью и книжных обозрений, написанные в период с 1976 по 1987 годы. Я написала их, чтобы быть услышанной и выжить — как писательница и как женщина; для меня это одно и то же.

Я написала их, потому что мне не безразличны идеи равенства и справедливости для женщин. Я написала их потому, что верю в силу личных свидетельств, а повидала я многое. Я написала их потому, что страдают люди, и этому нужно положить конец. Я написала их потому, что верю в книги, в их способность исправлять зло, менять то, как люди видят и думают, как и что познают, как и зачем действуют. Я написала их из изначально квакерского убеждения, что перед лицом власти должно говорить правду. Это и есть основная предпосылка всей моей феминистской работы: как активизма, так и писательства.

Я написала эти статьи потому, что убеждена в том, что женщины должны объявить войну молчанию: молчанию, навязываемому обществом; молчанию, предписанному политикой; молчанию, обусловленному экономикой; молчанию, вызванному болью и отчаянием сексуального насилия и статуса человека второго сорта.

Кроме того, я написала эти эссе и выступала с этими речами потому, что верю в людей: в то, что мы можем отречься от жестокости и принять для себя простую человечность социального равенства. Не знаю, почему я верю в эти вещи; знаю только, что я действительно в них верю и руководствуюсь ими в своей жизни и в своей деятельности.

Каждая статья в этой книге — часть моей собственной войны против молчания женщин. Только четыре из них были опубликованы в крупных журналах с приличным, хотя и не бог весть каким тиражом: три были напечатаны в «Ms.» и еще одна в «Mother Jones» десять лет назад, в 1983 году. Большая часть этих эссе и текстов речей вышла в крошечных, на ладан дышащих газетках, по большей части давным-давно закрывшихся. Три из этих статей со временем были перепечатаны в получившей широкую известность антологии «Вернем себе день». Семь статей никогда не публиковались; четыре вышли на английском, но никогда не издавались в Соединенных Штатах; одна, «Письмо из зоны военных действий», вышла на немецком и норвежском, но никогда не печаталась на английском; и две (обзор «Грозового перевала» и обзор «Путешествия в темноте») были написаны специально для этого сборника.