Авторка: Селия Китцингер
Перевод: Юлия Хасанова
Эта статья призвана проиллюстрировать четыре психологические толкования девиза "личное — это политическое" и объяснить, что психология далека от политизации личного, а занимается персонализацией политического, фокусируя внимание на «революции изнутри», на «валидации женского опыта» за счет политического анализа и стремлении к «эмпауэрменту» женщин, а не к получению политической власти.
Одним из великих открытий второй волны феминизма было осознание, того, что «личное — это политическое» — выражение, рожденное Кэрол Ханиш в 1971 году. Мы подразумеваем под этим, что все наши мелкие, личные, ежедневные действия имеют политическое значение, независимо от наших намерений. Те аспекты нашей жизни, которые прежде рассматривались как чисто «личные» — домоводство, секс, отношения с сыновьями и отцами, матерями, сестрами и возлюбленными — были сформированы в более широким социальным контексте и находятся под его влиянием. «Этот лозунг… означал, например, что когда женщину принуждают к сексу с ее мужем, это — политический акт, поскольку отражает властную динамику в отношениях: жены являются собственностью, к которой мужья имеют полный доступ» (Роулэнд, 1984). Феминистское понимание «политики» противопоставляется мужскому определению политического как чего-то внешнего (относящегося к правительствам, законам, размахиванию флагами, маршам протеста) и стало основой восприятия политики как ведущей силы, затрагивающей само наше существо, влияющей на мысли, чувства, на вроде бы будничные ежедневные житейские выборы. Феминизм предложил, чтобы к событиям, которые ранее воспринимались как просто «личные», относились как к политическим вопросам.
Данная статья рассматривает каким образом девиз «личное — это политическое» используется в феминистских психологических работах, c определенными отсылками к терапии. Развитие феминистской терапии (включая книги о самопомощи, соконсультирование, группы двенадцати шагов и так далее, в том числе и индивидуальную терапию) идет быстрыми темпами, и навлекает на себя критику со стороны многих феминисток, озабоченных политическими последствиями этого (Кардеа, 1985; Хогленд, 1988; Таллен, 1990; Перкинс, 1991). Однако многие феминистские психологи (как исследовательницы, так и практики) недвусмысленно утверждают, что опираются на постулат «личное — это политическое».
Согласно некоторым, этот принцип «господствует как краеугольный камень феминистской терапии» (Гилберт, 1980), и качественные методы исследования часто в точности применяются феминистками, поскольку они допускают обращение к «личному» опыту, «политические» последствия которого могут быть выявлены исследованиями. Редко встретишь психолога-феминистку, которая отрицала бы, что опирается на «личное — это политическое», несмотря на существование феминистской критики некоторых явлений (поддельную универсализацию женского опыта, например, см. Хукс, 1984, и — какая ирония — стремление некоторых женщин воспринимать категории «личного» и «политического» как полярные и конкурирующие, см. Дэвид, 1992). Однако за видимым согласием среди феминистских психологов скрывается целый набор интерпретаций. Эта статья призвана проиллюстрировать четыре из этих психологических толкований известного девиза и объяснить, что психология далека от политизации личного, а занимается персонализацией политического, фокусируя внимание на «революции изнутри», на «валидации женского опыта» за счет политического анализа и стремлении к «эмпауэрменту» женщин, а не к получению политической власти.
Два пояснения прежде чем я возьмусь за главные доводы.
Первое. Эта статья не претендует на полный обзор всей феминистской психологии — огромной и все возрастающей сферы. Более того, в отличие от другой критики (например, Джексон, 1983; Стернхолл, 1992; Таллен, 1990), эта статья не нацелена на какое-либо определенное направление психологии или на внутренние разногласия (Бюрек, 1992). Цель, по большей части, в том, чтобы оставаться за пределами дисциплинарных рамок психологии и привлечь внимание к политическим проблемам, присущим идее феминистской психологии per se.
Второе. «Мне не кажется правильным», сказала одна рецензентка, «высмеивать институты, которые помогают женщинам уменьшить количество боли в жизни». Многим женщинам терапия помогла. Я достаточно наслушалась от женщин, что «это спасло мне жизнь», чтобы чувствовать себя почти виноватой в том, что бросаю вызов психологии. Многие утверждают, что только благодаря помощи терапии они смогли уйти от абьюзеров, освободиться от обессиливающих страхов и тревожности, избавиться от наркотической зависимости.
Любое, всё, что спасает женщинам жизнь, всё, что делает женщин счастливее, должно считаться феминистским, не правда ли? Ну уж нет. Вполне осуществимо подлатать женщину и стимулировать ее к переменам в жизни даже без малейшего упоминания основополагающих политических процессов, которые в первую очередь и вызывают эти личные проблемы. «Я столько ругалась с мужем по поводу домашней работы и ничего не изменилось», говорила клиентка из Миннесоты Харрит Лернер (1990); «сейчас я прохожу интенсивную терапию по поводу созависимости и стала более настойчивой. Мой муж стал больше помогать, потому что он знает о моей созависимости и помогает моему лечению». Для этой женщины психологическое толкование («Я созависима и должна вылечиться») было более успешным, чем феминистское объяснение (женская работа как неоплачиваемый домашний труд в пользу мужчин, Майнарди, 1970) в достижении изменений в жизни. Используя идею своей болезни она смогла заставить мужа помогать по дому. Как сказала Кэрол Таврис (1992), «женщины получают больше сочувствия и поддержки, когда определяют свои проблемы как медицинские или психологические, а не как политические».
Созависимостью маскируют то, что феминистки рассматривают как действительную причину наших проблем — мужское доминирование. Вместо этого нам говорят, что причина кроется в нашей собственной «созависимости». Это — не феминизм. Несмотря на то, что, несомненно, «многим женщинам терапия помогла», так же известно, что многие женщины получили помощь, и стали чувствовать себя лучше в результате (например) диет, покупки новой одежды или вступления в религиозные культы. Исторически, как указывает Бетт Таллен (1990), женщины «искали убежища в таких институтах как католическая церковь или вооруженные силы. Но значит ли это, что эти институты должны быть целиком одобрены феминистками?» Причины, лежащие в основе устремления в психологию, и выгоды, которые она предлагает (так же, как и цена, которую она взыскивает), более детально рассматриваются в другой работе (Китцингер и Перкинс, 1993). В данной статье я прицельно фокусируюсь на психологической интерпретации «личного — политического», и последствиях этого для феминизма.
В этой интерпретации девиза, вместо политизации «личного», персонализируется «политическое». Политические события, национальная и международная политика, важнейшие социальные, экономические и экологические катастрофы редуцируются до личных, индивидуальных психологических вопросов.
Такой полный переход политического в личное характеризует не только феминистскую психологию, но и психологию в целом. В США группа из двадцати двух профессионалов затратила три года и 73,5 тысячи долларов чтобы прийти к выводу, что недостаток уверенности в себе является причиной «многих крупнейших социальных болезней, которые досаждают нам сегодня» (The Guardian, 1990). С проблемой сексуального насилия над женщинами работают, учреждая тренинги социальных навыков и сессии по управлению гневом для насильников (сейчас это доступно в 60 тюрьмах Англии и Уэльса), а расизм рассматривается как нечто, что можно удалить из организма на консультации (Грин, 1987). Многие люди сегодня рассматривают важные социальные и политические проблемы через призму психологии.
Фактически, вся жизнь может рассматриваться как одно большое психологическое упражнение. Давно, еще в 1977, Джуди Чемберлен рассказывала, что в психиатрических лечебницах часто используют термин «терапия», чтобы описывать абсолютно все, что происходит внутри:
…уборка постелей и подметание пола могут назвать «производственной терапией», поход на танцы или в кино — «рекреационной терапией», одурманивание пациентов наркотиками «химиотерапией» и так далее. Лечебницы с принудительным содержанием, предлагающие минимальное лечение, часто ссылаются на «терапию окружением», словно сам воздух больницы обладает целебными свойствами (1977).
Десять или более лет спустя, когда психологи стали искать клиентуру не в психиатрических лечебницах, а в обществе, все что угодно в нашей жизни стало называться «терапией». Чтение книг стало «библиотерапией»; письму (Венц, 1988), ведению дневника (Хаган, 1988), рисованию — всему присвоили терапевтические функции. Даже фотографирование сегодня — психологическая техника: феминистская «фототерапевтка» Джо Спенс развила психоаналитические теории Элис Миллер (1987) и стала пропагандировать исцеление (среди прочих «ран»), «ран классового стыда» путем фотографирования. И, хотя чтение, письмо и фотографирование — обыкновенные занятия, в своем терапевтическом проявлении они требуют экспертного руководства: «Я не думаю, что люди могут делать это сами или с друзьями… они никогда не смогут работать в одиночку так же безопасно, как с терапевтом, так как когда им встретятся их собственные блокировки, они не смогут преодолеть их» (Спенс, 1990). Трудно отрицать, что письмо, чтение, рисование, фотография и прочие могут позволить некоторым людям чувствовать себя лучше, однако оценка их в чисто психологических терминах вызывает вопросы. Будучи феминистками, мы читали, чтобы изучить феминистскую историю и культуру; писали и рисовали чтобы делиться с другими. Это были социальные действия, направленные вовне; сейчас же к ним относятся как к самопознанию. Успех, которого мы достигли, теперь оценивается тем, как мы себя чувствуем. Социальные условия определяются тем, как внутренняя жизнь индивидуумов реагирует на это. Политические и этические обязательства измеряются по степени увеличения или уменьшения нашего индивидуального ощущения благополучия.
Феминистские терапевтки сегодня «выписывают» политические действия своим клиенткам — не из-за присущей им политической ценности, а как панацею. «Принципы феминистской терапии», предложенные Мэрилу Батлер в «Руководстве по феминистской терапии» (1985) предлагают феминисткам-психологам выдавать «направления» в женские центры, группы роста самосознания, в феминистские организации, если это может иметь терапевтический эффект для клиенток. Рост самосознания — практическое применение девиза «личное — это политическое» — никогда не создавался как вид «терапии» (Сарачайлд, 1978). Женщины, которые участвуют в феминистском активизме с целью улучшить самочувствие скорее всего будут разочарованы. Отправляя женщин в феминистские группы, основная цель которых активизм, а не терапия, терапевтки оказывают медвежью услугу как клиенткам, так и движению.
Наши взаимоотношения также рассматриваются не с точки зрения их политического значения, а с точки зрения, скорее, их терапевтических функций. Раньше терапией называли то, что происходит между терапевтом и клиентом. Сейчас, как пишет Бонни Манн, подробно регистрируется все, что происходит между женщинами в повседневных взаимодействиях: «любое дело, организованное женщинами заключается в терапевтические рамки. Его ценность определяется на основе того, является ли оно «исцеляющим».
Я неоднократно своими глазами наблюдала, как откровенная беседа превращается в терапевтическое взаимодействие. Например: я упоминаю что-либо беспокоящее, болезненное, затруднительное для меня. И тут все переворачивается. Я вижу, как женщина, с которой я разговариваю, входит в Роль Поддерживающей Подруги. Как будто у нее в мозгу включается запись, ее голос меняется, я вижу, как меняется ее восприятие меня — теперь я для нее жертва. Она выдает заученные цитаты: «Это должно быть было трудно для тебя» или «Это, наверное, лишило тебя сил» или «Как ты думаешь, что тебе нужно, чтобы чувствовать себя лучше по этому поводу?» Я отлично знаю нужный сценарий, которому полагается включиться в моей собственной голове: «Я думаю, мне просто нужно было поделиться с тобой тем, что со мной происходит», или «Мне так важно услышать это от тебя, это придает сил» или «Я считаю, что должна побыть одна и немного поработать над собой» (1987).