Перевод второй части главы "The Marquis de Sade (1740-1814)" из книги "Pornography: Men Possessing Women"Текст взят с сайта Остановить сексуальное насилие.

В культуре ненависти к женщинам чрезвычайно сложно доказать, что преступления против женщины должны иметь значение. Вера в то, что женщины существуют для того, чтобы мужчины их использовали, настолько стара, настолько глубоко укоренилась, настолько повсеместна во всех аспектах обычной жизни, что даже те, кто гордятся своей интеллектуальной мощью и этической изысканностью, редко подвергают эту веру сомнению.

Скорбящие, разъярённые, плачущие или спокойные, строгие или дотошные феминистки все пытаются указывать на то, что женщина реальна, что она существует, и что она имеет значение. Другие же смотрят и видят какие-то малозначительные тени под ногами настоящих людей, с которыми происходят реальные события — мужчин. В комнате с сотней «людей», где половина мужчины, а половина женщины, ассоциирующий себя с мужчинами наблюдатель увидит пятьдесят мужчин и пятьдесят теней. Изнасилуй тень и смотри, как она исчезнет. Изнасилование тени, разве это важно? Иногда тень задерживается и все не уходит. Не теряется. Идет следом, наступает на пятки. Таким предписывают злой умысел. Тени становятся мрачными, преследующими. В историях и биографиях, в философских и литературных сочинениях, культура доминирования мужчин сохраняет мужскую власть над женщинами, превращая женщин в тени. Постыдное неравенство жизни сохраняется благодаря искажениям и манипуляциям, характерным для так называемой публицистики. Мужчин изображают подлинными, значимыми, а что происходит с женщинами умалчивается или упоминается как нечто незначительное. Женщин изображают тенями, которые послушно следуют за мужчинами или жестоко преследуют их, но их не считают важными существами, которые имеют значение.

Именно поэтому сексуальный философ Жорж Батай в «Смерти и чувственности» без всякого смущения может писать (ну, или мог до начала женского движения, когда с ним некому было спорить): «В своей жизни де Сад учитывал желания других людей, но его концепция удовлетворения все больше и больше захватывала его в одинокой камере, что привело к прямому отрицанию прав других людей [в его книгах]». Сад, конечно, отрицал права других людей с молодых лет, но эти «другие люди» в основном были женщинами, реальными женщинами, так что они не имели значения для Батая.

Именно поэтому Дональд Томас, один из последних биографов Сада, может утверждать: «Жестокость его литературы во многом противоречит практически всему поведению Сада…». Томас также настаивает на том, что сексуальные желания Сада «в основном воплощались только на бумаге». Эта жестокая и бессовестная жизнь была усыпана телами женщин, над которыми надругались, но их можно игнорировать с помощью искажений или прямого отрицания. Томас не считал зазорным сочинять ложную историю, чтобы представить насилие Сада над женщинами как нечто банальное, и с его легкой интеллектуальной подачи жертва растворяется в воздухе: «Настоящая трудность маркиза де Сада состояла не в желании побить немного девчонок [sic], которых он нанимал и подвергал нетрадиционным половым актам, но в том, что он делал это в середине восемнадцатого века, когда к их жалобам скорее могли прислушаться».

Справедливости ради нужно заметить, что феодальная система довольно эффективно мешала «шлюхам» обращаться в полицию с жалобами на аристократа.

Симона де Бовуар в своем эссе «Нужно ли сжечь Сада?», которое впервые было опубликовано в пятидесятых годах, также ухитряется сделать преступления и их жертв практически невидимыми: «На самом деле, порка нескольких девиц [sic] (по предварительному сговору) — сущая ерунда, и то, что Сад придавал этому такое значение, наводит на подозрения».

Ричард Сивер и Острин Уэйнхауз, переводчики Сада на английский язык, полностью отрицают права женщин как людей в своем предисловии к собранию сочинений Сада: «В духе своего обычного отношения к себе, Сад однажды заметил в письме к жене, что, если бы у властей была хоть толика здравого смысла, они бы не запирали его, позволяя сочинять, мечтать и предаваться философским изысканиям: таким диким, яростным и абсолютным, каких еще не видел свет. Им стоило отпустить его на свободу и позволить окружить себя гаремом для собственной услады. Но общество не терпит странных вкусов, так что они осудили его. И потому Сад стал писателем».

И снова, жестокость над женщинами каким-то образом исчезает, в данном случае она представляется как нечто менее опасное и менее значимое чем писательство. Жертвы сексуального терроризма Сада не так важны как «философские изыскания». Эта оценка не является результатом сложного морального выбора, она сделана совершенно неосознанно.

В одной книге за другой биографы Сада описывают изнасилованных им женщин невидимыми чернилами. Норман Гир в «Божественном демоне» выбирает лукавый и игривый тон: «Разве он был недостаточно наказан за свои грехи? Да и к чему они, по сути, сводились? Немного боли для нескольких девиц и женщин, которых было не так уж и много, и ни одной из них не был причинен серьезный вред. Он соблазнял девиц, но он никогда никого не насиловал. Большинство женщин, которых он использовал в своих оргиях, приходили к нему достаточно добровольно, за плату или, как ни странно, потому что он им нравился… Даже бедная Роз Келлер вскоре выздоровела от побоев, и она получила неплохую компенсацию за легкую боль в заднице. А что до шлюх в Марселе — им платили за их услуги, и они не подвергались с ним ничему для них непривычному».

Жан Полан, садовский миссионер, возмущен, что Сад, такой важный человек, подвергался тюремному заключению за насилие над тенями: «Кажется доказанным, что Сад отшлепал шлюху в Париже: разве это заслуживает года в тюрьме? Немного сладостей с афродизиаком для нескольких девчонок [sic] в Марселе: разве это заслуживает десяти лет в Бастилии? Он соблазняет сестру жены: разве это заслуживает месяца в Консьергери? Он досаждает влиятельным и благовоспитанным родителям жены… разве это заслуживает двух лет в темнице? Он помогает сбежать нескольким людям с умеренными взглядами (у нас на дворе Террор): это заслуживает года в Маделоннетте? Известно, что он опубликовал несколько непристойных книг, что он нападал на двор Бонапарта, и, вполне возможно, он симулировал безумие. Это оправдывает четырнадцать лет в Шарентоне, три года в Бисетре, и один год в Сент-Пелажи? Разве не создается впечатления, что для каждого французского правительства годился любой предлог, лишь бы упрятать его за решетку?»

Полан не цитирует ни настоящих преступлений Сада, ни настоящих обстоятельств тюремного заключения. По его версии связь между тем и другим совершенно надумана. Однако последствия заключения реальны: Сад — это жертва ужасной несправедливости, в отличие от его жертв.

Биографы Сада пытаются оправдать, преуменьшить или отрицать (несмотря на документальные подтверждения фактов) каждый акт насилия Сада, когда-либо совершенный им против женщин и девочек. В особенности упорные усилия прилагаются для отрицания похищения и пыток Роз Келлер — первой женщины в послужном списке Сада, которая не была проституткой.

Насилие над проститутками, каким бы бесчеловечным оно ни было, считается вполне приемлемым фактом жизни. Кто же, несмешливо вопрошают биографы, станет отрицать, что эти «девчонки» существуют для того, чтобы их использовали?

Право мужчины на сексуальное удовольствие на своих собственных условиях — это естественное, дарованное свыше право. Сексуальное удовольствие по определению включает или оправдывает применение власти, обмана или насилия. Здоровье или благополучие проститутки ничего не стоят. Ее собственная воля не имеет ценности и не должна учитываться. Применение силы против проституток — это меньше чем ничего. Свобода, это святое слово, ценится лишь применительно к мужским желаниям. Для женщин свобода означает, что мужчины могут свободно ими пользоваться.

Говоря о том, что обычно называют «инцидентом с Роз Келлер» — тонкий эвфемизм — даже биографы Сада вроде бы признают, что наш герой совершил что-то не очень хорошее. Конечно, если Роз Келлер — шлюха и лгунья, то Сад мог делать с ней что угодно без каких-либо последствий. Так что они задаются целью доказать, что она была и тем и другим. Задачу упрощает не истина (ведь она не была ни шлюхой, ни лгуньей), но власть биографов устанавливать собственные определения и границы в обществе, которое ненавидит женщин. Роз Келлер была шлюхой, потому что все женщины, особенно из рабочего класса, шлюхи. Роз Келлер была шлюхой, потому что любая голодная или безработная женщина — это шлюха. Роз Келлер была шлюхой, потому что нет документальных подтверждений каждого дня ее жизни, которые бы доказали, что она не шлюха. Роз Келлер была шлюхой, потому что так сказал Сад. Роз Келлер была шлюхой, потому что после пыток и побега, она приняла деньги от тещи Сада. Роз Келлер была лгуньей, потому что все женщины лгут, особенно когда они обвиняют мужчин в принуждении к сексу. Роз Келлер была лгуньей, потому что так сказал Сад. Роз Келлер была лгуньей, потому что она взяла деньги, а значит она все выдумала, чтобы получить деньги. Роз Келлер была лгуньей, потому что кто она вообще такая по сравнению с героическим Садом?

Гобарт Райланд, переводчик «Аделаиды Брауншвейгской» де Сада на английский, утверждал, что Келлер «выдумала фантастическую историю». Джоффри Горер сомневался в том, что Келлер стоит верить, благодаря последовательному анализу деталей: «Столь сильно израненная женщина не смогла бы перелезть через стену». Томас признает, что «молодой женщине был причинен тяжкий физический ущерб», и строго порицает «попытки извинить его, даже если бы она была шлюхой». И тут же сам извиняет этот ущерб, описывая пытки Келлер как «довольно неприятный час или два и пару минут сильного дискомфорта, которые мало чем отличались от визита к дантисту восемнадцатого века». Деньги все окупили и «разумные люди смотрят на это в перспективе и понимают, что это просто несчастный случай». Рональд Хэйман, автор так называемой критической биографии, вторит этому: «Масса мужчин получают удовольствие точно таким же образом: толпы девочек [sic], без сомнения, извлекают из этого немалую выгоду. Деньги — очень мощное обезболивающее». Анджела Картер в своем недавнем псевдофеминистском литературном эссе утверждает, что Келлер «прибегла к шантажу, и кто может ее за это винить?» Впадая в необычный для женщины литературный аффект, Картер пишет: «Это дело завораживает меня. В нем есть завершенность и ясность пьесы Брехта. Чужестранка, нищенка, беднейшая из бедных, оборачивает пороки богача против него же». Ее полет фантазии почти идентичен Хэйману, который предупреждает: «Опять же, мы не должны считать само собой разумеющимся, что Сад получал удовольствие. Когда он делал то, что хотел, в соответствии со своим чувством? Как говорил Жид: “Никто не может знать предела своих чувств и в какой степени он играет в свои чувства. Это противоречие и составляет природу чувств”».

Однако Ролан Барт наиболее безапелляционно лишает Роз Келлер ее реальной жизни, дабы сохранить легенду о Саде в привлекательной, хоть и бессмысленной, прозе: «В полном отрешении от ценности, которую производит удовольствие от Текста, я получают от жизни Сада не спектакль, пусть и грандиозный, человека, угнетенного всем обществом из-за своей страсти, это не мрачное размышление о судьбе, это, inter alia, провансальский диалект, на котором Сад говорил «милли» (мадмуазель) Руссе, или милли Генриетта, или милли Лепинай, это его досадный промах при встрече с Роз Келлер…». Досадные промахи Сада очень важны.