Источник: Olga Dyupina

История женщин пытается вызволить из забвения жизни выдающихся женщин, которые оставались без внимания или ценность чьего труда была преуменьшена традиционным андроцентрическим научным сообществом. Она также пытается исследовать жизнь обычных женщин в прошлом: тяготы, с которыми сталкивались прачки, работницы фабрик, первые поселенки, домохозяйки, пытающиеся сохранить смысл жизни и достоинство в мире, где правят мужчины. Идёт ли речь об обычной женщине, или о выдающейся - учёные-феминистки ясно обозначили, что категория гендера является центральной. Теперь нам нужно двигаться дальше. Нам нужно включить мужчин. Историк Наталья Земон Дейвис настаивает на необходимости интересоваться историей и женщин и мужчин. Она говорит: «изучать только угнетаемый пол - это как если бы историк, изучающий классы, фокусировался бы исключительно на крестьянах. Наша цель - понять значимость пола, гендерных групп в историческом прошлом». Трудность этого совета в том, что гендер для мужчин часто остаётся невидимой категорией. Как бы это странно ни звучало, мужчины - «невидимый» гендер. Занимая позиции власти повсюду в мире, мужчины остаются невидимыми сами для себя. Курсы по гендерным исследованиям в университетах посещают в основном женщины, как будто термин «гендер» применим только к ним. «Кажется, только женщина обладает гендером, поскольку сама категория определяется как аспект социальных отношений, основанный на разнице между полами, из которых стандартным считался мужской», - пишет историк Томас Лакр. Как гласит китайская поговорка, рыба не видит воды в океане. Этот факт я обнаружил на семинаре по феминизму, который я посетил в конце 70-ых. В разговоре с двумя женщинами я понял насколько понятие гендера невидимо для мужчин. Женщины, одна из которых была белой, а другая чёрной, обсуждали являются ли все женщины друг для друга «сёстрами», потому что их опыт чаще всего совпадал и потому что все женщины страдают от угнетения мужчинами. Белая женщина настаивала, что факт того, что они обе являются женщинами, связывал, объединял их, несмотря на расовые различия. Чёрная женщина возразила. «Когда ты утром встаёшь и смотришь в зеркало, кого ты там видишь?» - спросила она. «Я вижу женщину», ответила белая женщина. «В этом-то и проблема», - ответила чёрная. «Я вижу чёрную женщину. Для меня раса видима каждый день, потому что раса напоминает мне, что я не обладаю привилегиями в нашем обществе. Для тебя раса невидима, поскольку у тебя есть эти привилегии. Поэтому наш опыт всегда будет отличаться». Этот поразительный обмен репликами вызвал у меня стон, более громкий, вероятно, чем мне бы хотелось. Я был единственным мужчиной в помещении, и меня спросили, что со мной. Я ответил: «Когда я смотрюсь в зеркало, я вижу человека. Человека вообще. Будучи белым мужчиной среднего класса, я не имею ни класса, ни гендера, ни расы. Я просто человек, в самом широком понимании». Иногда я думаю, что в тот день я стал белым мужчиной среднего класса. Конечно, я был им и раньше, но все эти определения ничего для меня не значили. С тех пор я начал понимать, что раса, класс и гендер относятся не только к людям маргинализированных рас, классов и гендеров. Эти категории описывали и меня. Я пользуюсь привилегией невидимости. Сам процесс, который создаёт привилегии для одной группы, а не другой, остаётся невидимым для привилегированной группы. А то, что лишает нас власти и угнетает - этот процесс мы замечаем, отчасти потому что другие напоминают нам о нём. Американские мужчины привыкли не замечать собственный гендер отчасти потому что они могут позволить себе игнорировать его влияние. Военные, политики, учёные и писатели пользуются таким отношением, как если бы их гендер, их маскулинность не имела отношения к их военным подвигам, политическим решениям, научным экспериментам или к их стилю повествования и героям их романов. И лишаются привилегий те, чья маскулинность не может считаться равной.